Это Инка, конечно. Значит, и Тюлениных тянет!
– Алло, Ин, привет, я как раз собралась тебе…
– Алена, это Света Львова, – перебил ее знакомый голос, в первую минуту показавшийся незнакомым. – Я… ты сейчас очень занята?
– Нет, а что? – Алена изо всех сил старалась говорить беззаботно. Ее почему-то так и трясло. Совершенной психопаткой стала, ну нельзя же так! – Хочешь снова прогуляться со мной по улице Мануфактурной?
– Где? – В голосе звучала растерянность. Полное впечатление, Света и в самом деле забыла о существовании этой улицы! – А, нет. Слушай, Алена, у меня случилось… у меня беда. Ты не могла бы сейчас приехать?
Алена не стала переспрашивать, какая беда. Зачем тратить время, когда говорят таким голосом?
– Какой адрес?
И она потянулась к блокноту с засунутой в него ручкой. Последняя запись была сделана здесь во время разговора с той же Светой в пятницу, позавчера: «На краю географии»…
Куда влечет тебя неведомая сила на сей раз, писательница Дмитриева?
Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, август 1904 года
Вчера сидела за дневником до глубокой ночи и уснула за столом. Павла, которая никак не может простить мне моего самовольного переодевания и бегства, с трудом довела меня до постели, и я забылась под ее ворчание. Спала я так, словно меня в какой-то кокон запеленали, не помня ничего, без сновидений, на правом боку, ни разу не повернувшись. Все тело наутро затекло, и правый глаз немножко запух, но голова стала удивительно свежа. Проснувшись ни свет ни заря, я немедля бросилась вновь к дневнику, спеша занести впечатления вчерашнего дня – без преувеличения, одного из самых потрясающих в моей жизни.
Описывать подробности эксперимента по прочтению письма у меня не хватит терпения. До сих пор начинает трясти, как только вспомню эту сцену: руки лаборанта растянули кровавую бумагу на пластинке, которую медленно, но сильно нагревают на равномерном огне тигля. Чудится, все собравшиеся перестали дышать… Нет, мне это не чудилось, потому что мы шумно вздохнули разом, когда на побуревшей бумаге вдруг начали проступать темно-серые, удивительно четкие буквы. Разные части письма проявлялись постепенно, так что взор выхватывал какие-то обрывки.
«Сударь… писать складно не обучена… на сердце накипело… сие письмецо… видно, от судьбы не уйдешь… так сердце и замрет… так оно по-вашему и вышло бы…»
В это время засверкали ослепительные вспышки: фотографы жгли магний, спеша запечатлеть проявляющийся текст. Описывать все это долго, а на самом деле не более полуминуты можно было наблюдать серую графитовую вязь на багровой бумаге. Увы, никаких огненных письмен увидать нам не удалось: листок вспыхнул – и в следующую секунду съежился черной горкой бесполезного праха.
