Осталась незавершенной третья…
«Конечно, собрание Делекторской – это был огромный капитал, – вспоминала племянница Лидии Николаевны. – Мы были как-то с ней в поездке по Анже, и, указывая на известную во Франции старинную крепость, она сказала, смеясь: «Я была так богата, что могла бы купить ее».
«Но однажды я поняла, что, какой бы ни был в России политический режим, кто бы ни стоял у руля государства, многие люди там по-настоящему любят Матисса, – писала Лидия Делекторская. – И я испытала глубокую потребность поделиться с ними сокровищами, принадлежащими мне одной, и безотлагательно, не дожидаясь, пока уйдет одно или несколько поколений, познакомить их с одной из важных сторон творчества художника.
Тогда постепенно, стараясь сделать это максимально для себя безболезненно, я принялась отбирать своих «любимчиков» и передавать их Пушкинскому музею, Эрмитажу… По одному, по два, по три рисунка… Это принесло мне двойное удовлетворение: во-первых, музеи и их посетители чрезвычайно признательны, а во-вторых, сам Матисс, если он все «оттуда» видит, мною, безусловно, доволен. И к тому же я теперь не должна бояться ни воров, ни пожаров».
«Учитывая то, что почти все время я посвящала Матиссу, у меня даже не было возможности тратить свое вполне достаточное, но и не очень высокое жалованье, – рассказывала Лидия Николаевна. – Я не кокетка. Большую часть жизни я проводила в рабочем костюме, не сходила с ума от золота и драгоценностей, и мне не нужно было содержать престарелых родственников… Благодаря этой невольной экономии мне удалось приобрести произведение, о котором я ужасно мечтала – догадайтесь, почему? Порой, выпрашивая зарплату вперед, я залезала в долги на целые месяцы, но с первого же года нашего знакомства Матисс знал, что даже в самых неблагополучных обстоятельствах я всегда возвращаю долги, что долги и просьбы о выплате жалованья вперед с моей стороны не жульнический трюк, на который я иду в надежде, что это забудется и простится. Он понимал, что необходимо иметь что-нибудь «для себя», и если произведение будет подарено, то оно утратит часть своего очарования, ведь это уменьшит мою горделивую радость от обладания им.
И когда я оказывалась в тяжелом положении, то продавала не эти работы. Они были самые дорогие и любимые. И, полагаю, музеи ничего не теряли от этого разделения и обмена. Все мои «любимчики» находятся сейчас в их распоряжении. Я оставляла себе лишь «водицы, чтобы напиться». Но признаюсь: когда я отдавала последнюю маленькую работу, я плакала. Но именно потому, что я ею столь дорожила, я пожелала уберечь ее от любой опасной случайности. Сейчас я уже это «переварила», но, когда увидела ее в музее, я пришла в настоящее волнение…
