– Пустите! Ироды, лютые вороги! Пустите меня!
Полная женщина в черной душегрее, едва наброшенной на летник, простоволосая, растолкала остолбеневших от неожиданности юношей, с размаху упала на мертвое тело, забилась, исторгая дикие крики вперемежку с рыданиями:
– Аринушка моя! Дитятко роженое! Да что же это, Господи?!
– Погоди, баба, – пробормотал Иван, морщась от пронзительных воплей и бестолково глядя, как мечется по ее спине растрепанная пепельная коса – точь-в-точь, как у девушки. – Ты погоди…
– Сгубили! Сгубили душу невинную! Матушка Пресвятая Богородица, да что же… да как же? Ой, закатилась звезда поднебесная, угасла свеча воску ярого!
– Полно выть! – Ванька Воронцов преодолел наконец общее оцепенение, схватил женщину за плечи, приподнял. – Сам князь перед тобой, великий князь. В ноги кланяйся, слышь-ка?
– Князь? – Она высвободилась сильным рывком, обвела парней взглядом, безошибочно уставила на Ивана огромные глаза, окруженные черными тенями: – Это ты, что ли? Да какой же ты князь?! Телепнева выблядок!
Иван отпрянул – аж в глазах помутилось! Услышав имя отца, громко, испуганно вздохнул за спиной младший Овчина-Телепнев, а Глинский сунулся вперед и хлестнул женщину по лицу. Иван отпихнул дядю, наклонился:
– Прикуси язык! Слышь, баба?! Прикуси язык, не то вырву! Или с головой простишься!
– Вырвешь? – тупо повторила она. – Да ты мне уже сердце вырвал, иль не видишь? Доченька была единственная, я с ней простилась… Головы ль теперь жалеть?
– Нечаянно вышло, – Иван вздохнул с трудом. – Вот… дядя, дай ей полтину, а то рублевик серебряный. Слышишь, дядя? Кому говорю?
Глинский со вздохом полез в кошель на поясе, побренчал серебром, пытаясь на ощупь выудить монету. Ишь ты, рубля ей подавай! Хватит небось и пятака!
– Себе возьми, – разомкнула пересохшие губы женщина. – Свечку на помин поставь!
– Поставлю, поставлю, – закивал Глинский. – Рабе Божией Ирине?
– Рабу Божьему Георгию! Да Федору! Да Ивану! Да Петру! – выкрикнула женщина, переводя взгляд с Глинского на Овчину, на Воронцова, на Трубецкого. – Всем вам скоро по свечке понадобится! А ты…
Она повернулась к Ивану, и тот едва подавил желание прикрыть лицо от ее взгляда.
– А ты… Будь ты проклят! Будь вся душа твоя проклята и вся утроба! Чтоб не знать тебе покоя ни на этом свете, ни на том! Кого любить будешь, ту погубишь, а кто тебя не полюбит, та тебя и погубит!
Не было смысла в ее безумных словах, она заговаривалась, Иван знал это, а все равно – отпрянул в страхе.
