Этой ночью Леки снова приснилась Белая Птица. И снова, как много лет назад, она села на старое дерево тави, выгнула шею, словно силилась разглядеть Леки за серыми маленькими окнами, снова вскрикнула несколько раз резко и тревожно, как будто звала его или о чем-то просила. И снова Леки дрожащими руками хватал одежду, выбегал из дому, впопыхах ударяясь о выступ перед дверью, – и все это лишь для того, чтобы увидеть, как Птица взмахивает своими большими белыми крыльями и улетает. И снова Леки бежал за нею и кричал, но она летела все дальше и дальше и наконец скрывалась в лесу.
В тот самый миг он всегда просыпался, и на душе было так тревожно, словно что-то важное должно случиться… и он ждал. День за днем. Но ничего не происходило. Его размеренная жизнь в Кобе текла по-прежнему, своим чередом, странный сон постепенно забывался. Но не навсегда, до следующего раза. Проходили дни, месяцы, потом и годы – и Птица появлялась вновь, правда, все реже и реже. Она оставляла после себя беспокойство и зыбкую, непонятную надежду.
Айсинский лес был исхожен Леки весьма основательно, всех его обитателей он с детства знал наперечет, и такую птицу, уж будьте уверены, он бы никогда не пропустил: огромную, с причудливо изогнутым клювом, маленькой головкой на непомерно длинной, выгнутой шее, с высоким хохолком. Да и голоса-то такого птичьего он никогда не слыхал. Он справлялся у Арви, лучшего охотника в округе, но и тот никогда такой птицы не видывал. Принялся расспрашивать, где это Леки чудо такое углядел. Пришлось соврать, что рисунок этот он высмотрел на повозке бродячих артистов, когда те проезжали через Кобу. Арви тогда ему посоветовал голову свою не забивать всякой дуростью, мазней какого-то убогого маляра. Больше Леки никому об этом не рассказывал.
Впрочем, нет, рассказывал. Он рассказывал старой Виверре, с которой часто говорил о том, что не доверил бы никому. Она хранила его тайны. И даже если порой не могла дать мудрого совета, ее молчаливое участие не раз придавало Леки сил. Но давно уже нет на этом свете старой Виверры… И никто не смог бы теперь понять то щемящее чувство, пронзившее грудь, как только Птица вновь явилась ему.
Он долго смотрел, как занимался за окном хмурый рассвет, вновь не предвещавший солнечного дня, и слушал храп Орта. Обычно эти звуки его раздражали до ужаса, но сегодня мирный сон младшего брата успокоил тревогу Леки, не дав вскочить с постели и, как в былые времена, рвануться вон из дому (а вдруг она там, во дворе, на дереве тави). «Сколько ж лет прошло? – тяжело заворочались жернова памяти. – Да, наверное, почти целый цикл, без году или двух… Тогда и Виверра еще в своей избушке жила, и Кийт совсем еще крохой был». Сна уже не было, он просто лежал, вспоминая, как в первый раз увидел Белую Птицу.
