— А про меня зачем вспомнили? — удивлялся уже Сухов.
— То-то и есть… Ты в третьей работал? — Работал. Как расчет получил, — приходил? В наборную-то по старой памяти, так? Ну, вот и подозрение. Особливо — безработный…
— Не на одного его, Степа! Человек на несколько, — на всех контора в розыск заявляла. Слежка, видать, за всеми была…
— Дураки! — беззлобно и апатично протянул Сухов. Через несколько часов его арестовали. Он не знал, как похищение шрифта не сразу покаявшимся Яшкой Стабиловым из третьей наборной случайно привело агента угрозыска Сергея Жигадло в квартиру на Обводном.
Арестовавшие спросили также и Ольгу Самсоновну, — и, как ни растерян он был в эту минуту, — резко и горячо ответил:
— Хватит и меня одного! Не виновата она ни в чем, — понятно?! Тревожить жену — ни к чему! В больнице она…
И почти в тот же час уводили из дома и Ардальона Адамейко.
Тупо и слезливо смотрела то на мужа, то на двух незнакомых людей непонятливая Елизавета Григорьевна и, в смятении, забыла надеть на голые ноги тут же, у кровати, стоявшие туфли: ходила по комнате босиком, и оттого еще шире и неуклюжей глядели ее мясистые бока, потянувшие еще больше книзу ее низкое, потерявшее свою обычную форму тело…
— Ерунда. Ерунда… — бормотал сухим шепотом Ардальон Порфирьевич. — Недоразумение, наверно, служебное!… Бывает, заметь, — бывает…
Перед тем, как выйти из квартиры, он подошел к жене и неожиданно крепко поцеловал ее.
Несколько секунд она не отпускала его, всматриваясь в близко склонившееся лицо. Безволосое, сухонькое, как у скопца, оно показалось вдруг Елизавете Григорьевне старым, утратившим чертеж возраста. Но в действительности лицо не претерпело изменений; оно было таким же, как всегда, и, как всегда, по нему трудно было определить возраст Ардальона Порфирьевича, — есть такие лица!
Высоко поднял воротник пальто и вышел на улицу. У ворот дожидался извозчик: он с любопытством посмотрел на худенького, приземистого человека, легко вскочившего на подножку.
Суд удалился в совещательную комнату.
Один из конвоиров вывел Федора Сухова, по его просьбе, в «курилку» и «оправиться» (Сухов никак не мог сдержать своего волнения), — и Ардальон Порфирьевич на некоторое время остался один на скамье за деревянной изгородью.
Он не испытывал почти никакой тревоги: необъяснимая апатия и усталость овладели им. В душе была даже какая-то умиротворенность, успокоение.
Точно такое же состояние было у него и много раньше, — сразу после рокового дня девятого сентября, — когда почувствовал, как все то, что так неотступно и назойливо до смерти вдовы Пострунковой занимало его мысли, что стало уже для него самого неосознанной навязчивой идеей, — ушло вдруг, кануло куда-то, не оставив следа.
