Ничего невозможно было понять в те месяцы. Все – расплавленное, все, как магма, течет и обжигает почти до беспамятства. Баскову вдруг предложили написать книгу о новом европейском сознании. Появился какой-то Максим, директор издательства, лет за тридцать, перетянутый от уха до уха бородкой под Хемингуэя. Сразу чувствовалось, что из тех, старых времен. Басков, надуваясь собственной значимостью, дал согласие. Даже взял под эту работу вполне приличный аванс. Что такого? Почему бы ему и не высказаться о новом европейском сознании? Пора, пора объяснить Европе, что она собой представляет!.. Леня Бергер, узнав о заказе, сказал: Только не вздумай и в самом деле писать. – Почему? – А потому что не надо… – И как в воду глядел. Басков больше месяца просидел в колоссальном, придавленном ламповой тишиной зале Публичной библиотеки, перелистал множество толстых сборников, книг, журналов, через три недели пришел в ужас от своего потрясающего невежества: ни истории толком, ни философии, ни экономики, ни культуры. На языке социотерапии называется «бессознательная некомпетентность» – это когда человек даже не догадывается, что чего-то не знает. Лет двадцать нужно, не меньше чтобы все это освоить. С красными от стыда ушами позвонил в издательство и попросил отсрочку до осени. Как будто это могло что-нибудь изменить. И тем не менее. Осенью, конечно, все было уже не то. Все – с ног на голову. Издательство растворилось в пене очередных катаклизмов. Максим, будто тень минувшего, всплыл после где-то в коридорах городской администрации; долго вспоминал при встрече, не вспомнил, махнул рукой: сколько таких авансов было тогда роздано…
Это, однако, позже. А в то время Басков был просто ошеломлен неудачей. Рассеивались какие-то иллюзии. Чем, собственно, он занимался с тех пор, как оставил работу? Ведь были когда-то потрясающие, грандиозные планы. Ждал свершений, собирался чуть ли не облагодетельствовать все человечество. А в результате – что? статеечка – здесь, статеечка – там, статеечка – в третьем месте, поскольку в первые два не взяли. Было ясно, что у него же нет настоящей склонности к журналистике; не хватает напористости, энергии, внутренней дрожи, умения написать так, чтобы даже от самых элементарных фактов у читателя начинало бы подпрыгивать сердце. Нет природного дара «делать нечто из ничего», создавать фантомы, хотя бы на секунду затмевающие реальность. Вот так – не журналист, не политик, не писатель, не интеллектуал. Непонятно, как жить. И, главное, опять непонятно – зачем? Раньше было понятно. По крайней мере такого вопроса не возникало. А сейчас – где, куда? Точно щепка, болтается в водовороте событий.
