Фостер, взявшись сам за ручки штурвала, взглянул на своего пленника, качающегося с посеревшим от страха лицом на транцевой доске, и проревел:
— Я допускаю, что, похоже, ты действовал по вероломному приказу своего короля, посему обещаю, что тебя не повесят, если, конечно, твои форты и корабли оставят нас в покое. Так что молись своим идолам, чтоб они не пальнули в меня даже из пистолета.
«Первоцвет» выбрал якорь и пошел мимо больших каракк, но двигался он медленно, используя лишь силу отлива. Залатанный парус вяло хлопал, пытаясь поймать еще не набравший силу ветер.
Из гавани ритмично зазвучали удары гонга, размеряя удары весел для гребцов королевского военного судна. Испанские канониры собрались вокруг двух носовых орудий, а облаченные в доспехи фигуры стали стекаться на просторный полубак и на полуют галеры противника. Она ровным ходом шла к выходу из гавани, летели брызги, закипала пена вокруг ее двадцатипятифутовых весел, на каждое из которых налегало по три раба.
Чтобы забыть свою боль и разрядить напряженность момента, Уайэтт перебрался к куче захваченного оружия, наваленного на главный люк, и обнаружил ту самую испанскую шпагу с золотой рукояткой, которой нанесли ему рану и едва не отправили на тот свет. Вполне предназначенная для сражений, с эфесом, украшенным чистым красным золотом в форме грифона с большим изумрудом, зажатым в его челюстях, эта шпага отличалась необыкновенной красотой.
Сухой скрип и легкое шуршание паруса заставило всех моряков взглянуть на снасти: серовато-коричневый марсель вздулся и опал, затем натянулся опять и наконец наполнился ветром. Грянуло негромкое «ура», при всем при том, что этот начинающийся бриз не был еще достаточно крепким, чтобы развернуть на барке флаг Святого Георгия, на котором на бело-синем поле красовался алый горизонтальный латинский крест.
Не пострадавшие в схватке члены команды живо уравновесили выцветший марсель, затем развернули шпринтов — косой парус, тогда как раненые с нетерпением насвистывали, призывая ветер. Еще бы! Они не имели ни малейшего желания присоединиться к тем своим соплеменникам, что, возможно, томились теперь среди крыс и тараканов в подземных темницах форта Кастелло.
Неровно, но со все нарастающей силой с берега подул ветер. Паруса натянулись, и барк покорно заскользил через гавань. Но теперь золотисто-зеленая галера уже наполовину развернулась и пошла, взбивая пену, прямо к глубоко сидящему в воде английскому барку, да на такой скорости, что из-под ее мощного бронзового тарана двойным веером далеко разлетались брызги. Словно собака на ферме, загоняющая телку, это длинное низкое судно мчалось вперед, и весла его, по три с каждого борта, то медлили в унисон над горизонтом воды, то вновь зарывались вглубь.
