На всех могилах были цветы, а между ними росли большие, невероятно могучие деревья.
– Это не деревья, – заметил Гиеныч, – это собаки, которые стали деревьями.
Но что особенно поразило Пса, так это количество кошек, бродивших по кладбищу. Можно было подумать, что это их царство. Один чёрный кот, тонкий, гибкий и невозмутимый, выводил когтями красивые узоры на песке вокруг надгробия из розового порфира, уже украшенного птичьими перьями. Перьями, которые Пёс узнал с первого взгляда.
– Ну да, – сказал Гиеныч, – днём наше кладбище украшают и охраняют люди, но ночью этим занимаются кошки… И уж они-то охраняют! – добавил он, кивнув на пару жёлтых глаз, не мигая следящих за ними из темноты.
А у самых ворот, справа от входа, был холмик, весь в цветах – могила неизвестной ничейной собаки, которая пришла умирать сюда, на кладбище счастливых собак.
Пёс захотел обойти кладбище ещё раз. Гиеныч согласился. Пёс попросил ещё раз прочесть имена, начертанные на надгробиях. Гиеныч снова сделал перекличку всем похороненным собакам. Пёс захотел ещё раз выслушать эпитафии. Гиеныч прочёл. Пёс захотел все обойти по третьему кругу. Гиеныч отказался.
– Нет, – сказал он, – нам пора.
Они направились к выходу. Молча. «Люди и правда непредсказуемы!» – примерно такая мысль вертелась в голове у Пса. «А кошки-то!» – примерно такой была вторая мысль. Думать более связно он был не в состоянии. Немой, оглушённый, одурманеный, под гипнозом, он чувствовал себя так, словно ступал по облаку.
Они подошли к воротам. И – кстати о кошках – там как раз одна и сидела. Давешняя египтянка. Следуя примеру Гиеныча, Пёс сел напротив неё. Тогда Египтянка вполне явственно подмигнула, повела головой, указывая в угол кладбища, и направилась туда, подняв хвост трубой, как это делает вся их братия в предвкушении кормёжки.
– Идём за ней, – сказал Гиеныч, – Итальянец приглашает нас на обед.
Итальянец был у них за главного. (У всех кладбищенских кошек.) Они с Гиенычем давно знали друг друга и дружили. Итальянцем его звали потому, что он был любимым котом одного старого итальянского актёра, очень богатого и чувствительного, который кормил своих кошек лососиной, дичью и настоящей икрой. «Безобразие, – шушукались соседи, – когда столько людей голодает!» Вот только у Актёра дверь была для всех открыта, а у соседей заперта на засов.
Так вот, Итальянец жил у Актёра, как и трое его друзей – Египтянка, Художник и Розка. Художник – это был тот самый чёрный гибкий кот, который украшал надгробие из розового порфира, а надгробие это как раз и было надгробием Розки, доброй толстой старой суки розоватой масти, ласковой, как нянюшка, которая прожила у Актёра 18 лет. От такой долгой жизни Розка в конце концов стала выдыхаться. С каждым днём она все медленнее поднималась по лестнице, и язык у неё вываливался все длиннее. У неё едва хватало сил дышать. А потом как-то утром, когда Итальянец (кот) проснулся и с мурлыканьем подошёл об неё потереться, Розка не завиляла хвостом, не сморщила морду, даже глаз не открыла. Она перестала дышать. У неё уже не было на это сил.
