и видел. Божественное откровение, ни больше ни меньше. У остальных тоже были сейчас лица серафимов. Средневековые ангелы, ужаснувшиеся изнанке мира.
Все теперь смотрели на ребенка. Даже сквозь липкие пальцы стажера – чего хуже! – смотреть на ребенка было невыносимо. Огромные гвозди в форме заостренных пирамид – точно по Библии в голливудском прочтении, – вонзаясь в тело, должно быть, раздробили детские кости, разорвав нежную плоть вокруг. При взгляде на ребенка казалось, что он не пригвожден, а вдавлен в эту дверь какой-то потусторонней силой.
– Смотрите, да тут это везде…
Так говорят о мертвецах, в которых жизнь приучила нас видеть только останки, мертвую плоть. Эта так называемая плоть со следами запекшейся крови устилала всю площадку перед дверью.
– Они с него даже очки не сняли.
Да, и как это часто бывает, подобные мелочи ужасали.
Широко раскрытые глаза ребенка смотрели на это ничтожное собрание сквозь стекла розовых очков. Взгляд жертвенной совы.
– Как они могли… как?
Мэтр Ла-Эрс обнаружил вдруг возмущенное неприятие насилия, в какой бы форме оно ни было выражено.
– Смотрите, он еще дышит.
Если только можно было назвать вдохом это шипение в растерзанных легких. Если можно было назвать выдохом эту розоватую пену у детского рта.
– А руки… а ноги…
Уже ни рук, ни ног… под длинными лохмотьями джеллабы они, казалось, были раздроблены чудовищными гвоздями. И, пожалуй, мерзостнее всего была эта раскромсанная, четырежды урезанная, когда-то белая накидка.
– Полицию, скорее зовите полицию!
Мэтр Ла-Эрс отдал приказ громовым голосом, не в силах оторвать взгляда от истерзанного ребенка.
– Никакой полиции!
Это была жизненная позиция Шестьсу, с которой его можно было сдвинуть только мертвым:
– С каких это пор мы зовем полицию?
И в самом деле, это было одним из главных правил: никогда не прибегать к силам правопорядка. С каких это пор для выполнения задания судебный исполнитель, компетентный судебный исполнитель, прекрасно подготовленный и, как положено, дававший присягу, с каких это пор он обращается за помощью к посторонним?
При этом старый слесарь спокойно и пристально разглядывал физиономию малолетнего страдальца.
Тогда ребенок заговорил. Просветленно, как душа, которая уже отлетает. Он сказал:
– Вы не войдете туда.
Шестьсу удивленно поднял брови:
– Да? Можно узнать, почему?
Ребенок ответил:
– Там еще хуже.
Более устрашающий ответ трудно и вообразить. Впрочем, Шестьсу это вовсе не смутило. Спокойно рассматривая кровавое месиво, он только и спросил:
