Когда Рут открыла Джеку дверь, глаза ее были опухшими от слез.
– Я надеялась, вы не придете, – сказала она резко. – Однако она всегда получает то, что хочет.
Художник улыбнулся:
– Я тоже.
– Ваша жена знает, что вы здесь?
Джек протиснулся мимо Рут в холл, прислонил холст с портретом Джоанны к стене и опустил сумку на пол.
– А какое тебе дело? Рут пожала плечами:
– У нее ведь деньги. Мы останемся ни с чем, если вы с мамой заставите ее ревновать. Вы, наверное, с ума сошли.
Джека развеселили эти слова.
– Ты думаешь, я буду валяться у Сары в ногах, чтобы ты жила припеваючи всю жизнь? Очнись, дорогуша! Единственный человек, ради которого я могу пойти на подобное, это я сам.
– Не называйте меня дорогушей, – бросила Рут. Глаза художника сузились.
– Тогда не мерь меня по своей мерке. Послушай моего совета, Рут: научись быть немного нежнее. Нет ничего более отвратительного, чем вульгарная женщина.
При всей показной взрослости Рут все еще оставалась ребенком. После слов Джека ее глаза наполнились слезами.
– Я вас ненавижу.
Джек с удивлением посмотрел на девушку и удалился на поиски Джоанны.
Ни у кого не повернулся бы язык обвинить Джоанну в отсутствии тонкости. Она была образцом выдержки в словах, одежде и манерах. Джоанна сидела в полуосвещенной гостиной с открытой книгой на коленях и бесстрастным лицом; ее волосы в свете настольной лампы отливали золотом. Она бросила взгляд в направлении Джека и не произнесла ни слова, только жестом указала на софу, чтобы он сел. Художник же предпочел встать возле камина и молча наблюдать за ней. Джоанна напомнила ему ледяную скульптуру. Холодная. Ослепительная. Неподвижная.
– О чем ты думаешь? – спросила она через несколько минут тишины.
– Что Матильда была права насчет тебя. Ее серые глаза ничего не выражали.
– В чем именно?
– Она говорила, что ты тайна.
Джоанна слегка улыбнулась, но ничего не ответила.
– Знаешь, мне она нравилась, – продолжал Джек.
– Неудивительно. Она презирала женщин, зато к мужчинам относилась с уважением.
– Сару она тоже любила достаточно сильно.
– Ты и правда так думаешь?
– Матильда оставила ей три четверти миллиона фунтов. По-моему, довольно веское доказательство.
Джоанна положила голову на спинку софы и посмотрела на художника долгим, неприятно пронизывающим взглядом:
– А я-то думала, ты лучше знал мою мать. Она никого не любила. И зачем ей приписывать такой прозаичный мотив? Она рассматривала наследство в три четверти миллиона с точки зрения власти, которую можно получить за эти деньги, а не как сентиментальную подачку кому-то, кто отнесся к ней чуточку теплее. Мать и не предполагала всерьез, что это завещание будет ее последней волей. Оно было лишь частью спектакля, организованного для Рут и меня. Деньги дают определенную власть. Особенно если пригрозить их возможной потерей.
