Сошедший с рельсов | страница 11
Чарлз не позволил ей закончить.
– Было очень приятно, – сказал он, полагая, что наконец попал в нужную тональность: этакий утомленный миром циник с налетом того, что называется noblesse oblige[4].
И словно в горячем тумане покинул конференц-зал. Будто выбрался из котельной.
И сразу оказался в совершенно иной климатической зоне. Слух о том, что его отстранили от проекта, уже успел распространиться. Он это видел по лицам.
Чарлз едва кивнул секретарше, прошел к себе в кабинет и закрыл дверь.
Потом, когда жизнь понесется в тартарары, трудно будет припомнить, что все началось именно в это утро.
Вот так.
А пока он прятался за дверью и гадал, сядет или не сядет завтра на девятичасовой поезд Лусинда.
Сошедший с рельсов. 5
Она не села.
Чарлз сначала отстоял на том же месте на платформе, потом прошел состав от первого до последнего вагона – туда и обратно – и вгляделся в лица пассажиров, как человек, встречающий в аэропорту родственников из-за границы: давно не видел, подзабыл и хочет побыстрее узнать.
– Помните женщину, которая ссудила меня деньгами? – спросил он у кондуктора. – Вы ее здесь не заметили?
– Вы о чем? – удивился тот. Он не помнил ни женщины, ни Чарлза. Наверное, привык ругаться с безбилетниками и потому вчерашняя драма не отложилась у него в памяти.
– Не важно, – пробормотал Чарлз.
Ее не было.
Чарлз слегка удивился, что его это тронуло и что он мотался по вагонам, словно бездомный в поисках теплого угла.
Кто она такая, в конце концов? Замужняя дама, с которой он невинно заигрывал по дороге на работу. Безобидно, потому что в первый и в последний раз. В таком случае зачем понадобилось ее искать?
Может быть, потому, что он хотел поговорить? О том, о сем, о другом? Например, о том, что случилось с ним вчера на работе. Диане он об этом так и не решился рассказать.
Готовился. Честно.
– Что было на работе? – спросила она за ужином.
Вполне законный вопрос. Более того, он его ждал. Но жена казалась усталой и встревоженной. Когда Чарлз вошел на кухню, она просматривала записи показателей сахара в крови дочери, и он ответил:
– Все в порядке.
Больше они о работе не говорили.
В начале болезни дочери единственной темой их бесед был диабет. Но когда поняли, какое дочери уготовано будущее, сменили тему, потому что говорить значило признать неизбежное.
У них сложился целый свод табу на упоминание возможной карьеры Анны, статей в журнале «Диабет сегодня», об ампутации рук и ног. Вообще на разговоры обо всем плохом. Потому что сетовать по поводу чего-то плохого, кроме недуга Анны, значило умалять значение самой Анны.