При всей стремительности ее появления двигалась она удивительно плавно, струилась, точно шелк под легким ветром. Костяк был тонок, но крепок, прочен, но изящен, да и мяса на нем было в самый раз. Сразу было заметно, что голод моя посетительница утоляет не бифштексами. Да и вообще утоляет ли? Впрочем, ей это шло.
Коротко остриженные черные волосы обрамляли изящное лицо с высокими скулами, большую часть которого занимали глаза. Даже издали заметен был их блеск. Любой мужчина нырнул бы в эти омуты и тонул бы в них сколь угодно долго, не замечая, что нос у нее чуть изогнут, а улыбка нарушает симметрию. За такие глаза можно простить многое. Одного их взгляда было бы достаточно, чтобы унять расплакавшегося ребенка или взвод морской пехоты. Они у нее были черно-карие, точно отлакированные, а тот, кто их придумал, задался, наверно, целью оправдать ими само существование этого цвета и доказать, что он ничем не хуже всех прочих. Они сияли так ярко, что затмили бы блеск на славу вычищенной медной сковороды. Да и мягкости в них было примерно столько же.
И внезапно я почему-то понял, кто стоит передо мной. У моей посетительницы было лицо фотомодели, а за последние двое суток я слышал только об одной фотомодели. Она остановилась у стола. Саксонского фарфора пальчики повисли над регистрационной книгой.
— Мистер Джек Хейджи, если не ошибаюсь?
Я пожал протянутую руку.
— Не ошибаетесь, мисс Уорд. Или все еще миссис Байлер?
— Уорд.
— Понятно.
Наши руки, разъединившись, вернулись к своим владельцам.
— Вы что, собирали на меня материал?
— Нет, не на вас. На кое-кого из ваших друзей. Забавная публика.
Она повернулась к потертому кожаному стулу, — одному из тех, что украшали мой кабинет, — и опустилась на него довольно грузно, если к женщине, весящей не больше сорока пяти килограммов, может относиться это слово.
— Знаете, — сказала она, сгорбившись, словно вся тяжесть мира пригнула ей плечи, — если уж нельзя вернуться домой, то, по крайней мере, можно отчистить всю грязь с подошв и не таскать ее с собой.
Я кивнул, понимая, что мне высказывается нечто вроде кредо. Это высказывание не показалось мне ошеломительно тонким или хотя бы верным, но возражать я не стал. Я взял себе за правило не спорить с настоящими красавицами — им это не нравится. Они к этому не привыкли. Это их раздражает. Я просто улыбнулся в ответ и чуть наклонил бутылку в ее сторону, молча осведомляясь, не угодно ли? Она отказалась, что меня не удивило.
