– Она не пыталась тебя ударить?
– Она два раза ткнула меня в живот.
– Куда именно?
– Сюда и сюда, – показал Саймон.
– Я ведь ее учил! – Эмми даже зажмурился от досады – а может, это просто был еще один его театральный жест. – Если я трачу время на то, чтобы кого-то чему-то научить, этим надо пользоваться! Смотри, Хинар, если ткнуть сюда и сюда, эффекта не будет. В этом искусстве, как и в любом другом, важны нюансы. Надо поразить строго определенную точку – вот так…
Саймон зашелся в визге от нестерпимой, пронизывающей боли. В мире не осталось ничего, кроме боли, и он корчился на полу, как умирающие в залах «Проспекта-Престижа» насекомые, как та белая мохнатая бабочка. Хинар пнул его по почкам, но по сравнению с болью в животе это было вполне выносимое ощущение.
– Не калечь его. – Саймон уже не визжал, а хрипел, потому и смог разобрать, что говорит Медо. – Он мне пока еще нужен.
– Босс, отдайте его мне! – В голосе Хинара звучала свирепая мольба. – Лейла ведь его просила ни о чем не спрашивать! Босс, помните, когде вы ее привезли, я показывал ей Хризополис, как она всему удивлялась… Она думала, что будет жить долго!
– Полгода жизни – это все же лучше, чем ничего, – отозвался Эмми. – Пойдем, достанем ее.
Саймону показалось, что шиайтианин плачет, хотя он мог и ошибиться – все окружающее он видел словно сквозь взбаламученный туман, который одновременно был и туманом, и продолжением его пытки. Эмми и Хинар направились к лестнице. Снизу опять долетел голос желтокожего:
– Босс, Лейла говорила, что не хочет лежать в земле, если умрет. Давайте кремируем ее тело на яхте и рассеем пепел в космосе. Мы сделаем это для нее?
Медо что-то негромко сказал в ответ. Вдали скрипнула дверь.
Саймон перевернулся на другой бок, но легче не стало. Ублюдки. Оба трахали Лейлу и теперь будут изображать, как они расстроены, хотя девок кругом полно, любую бери. Сволочи.
Неизвестно, сколько прошло времени. Раньше Саймон лежал в световом четырехугольнике, а сейчас его голова и плечи находились в тени – он перекатился на другое место или это солнце переместилось? Боль перестала быть чудовищной, но продолжала терзать его; он то начинал стонать, то замолкал и пытался скорчиться так, чтобы болело меньше. В один из моментов короткого облегчения он заметил на рукаве своей бежевой рубашки размазанное белесое пятно. Все, что осталось от той бабочки – он раздавил ее, когда катался по полу. Ничьих шагов он не слышал, но вдруг почувствовал тычок в ребра. Саймон приподнял голову: над ним стоял Медо.
