Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. «Именно так, салага. Ты тут понимаешь, что достаточно просолился, когда банки с консервами начинаешь бросать не детям, а в детей».
Я говорю: «Мне явно снова в говно надо. Столько недель прошло, а я за это время не слышал ни одного выстрела в гневе праведном. Тоска смертная. Как мы в Мире потом к жизни привыкать будем? День без крови – что день без солнечного света».
Чили-На-Дом говорит:
– Не дергайся. Та старая мамасан, что нам одежки стирает, рассказывает такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что в Хюэ вся гребаная северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор Чарли попадет тебе прямо в сердце. Корпус отправит твою худосочную задницу домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и ты будешь там весь такой разодетый, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта. Только шляпу белую не дадут. И штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и будут говорить о том, что ты совершил геройский поступок, позволив замочить себя в борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь просто лежать себе с холодной жопой, дохлый как селедка".
Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: «Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают нихрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские не понимают. Гражданские не желают понимать».
Я говорю: «Злые вы какие. Неужто американский образ жизни больше не любите?»
Чили-На-Дом качает головой. «Ни один Виктор Чарли не насиловал моих сестер. Хо-Ши-Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными».
Я фыркаю. «Именно так».
Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. Осталось пятьдесят семь дней в стране – и подъем.
Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.
Я объявляю: «Крысиные гонки!»
Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает джонуэйновскую печенюшку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску, которая поднимается на шесть дюймов от палубы. В обгоревшей доске проделано небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет.
