Дед замолчал. Сквозь редкий ельник искал взглядом Романа. Его клетчатая рубашонка и белесая головка мелькали в высокой траве. Втянув поглубже воздух, Керен снова заговорил:
— Слышь, как пахнет смольем? Доброе, видать, лето будет… А ты, Лексеич, какой-то подозрительный мужик. Допрашиваешь меня точь-в-точь, как следователь энкэвэдэ. Зачем тебе знать — кто я да что я? Твое дело в наших краях временное — спрятаться от фронта, перегодить кровомеску, а потом — туды или сюды…
Лука аж с лица сменился. Резко ухватился за хоботок мешка, но не поднял его, а как-то нервно подкрутил ближе к ногам. Словно хотел им защититься. И, тяжело глядя на Александра Федоровича, Карданов сказал:
— Стоп, Керен! А ну-ка повтори, что ты сказал? Это я-то прячусь от фронта?! Я?
— Что ты, Лексеич, так заюшился? А где ты сейчас — рази на фронте?
— Но не прячусь же, черт тебя подери! Тебе, что же, Ольга ничего про меня не рассказывала?
— Как ты к ей в ухажеры набиваешься?
— Ну это, допустим, наше с ней личное дело, — Лука еще больше покраснел, пот ручейками стекал по шее за расстегнутый ворот штопанной-перештопанной рубахи. — Во-первых, мне еще до войны дали освобождение — четверо малых детишек. А во-вторых, фронт от меня никуда не уйдет. Не сегодня-завтра все потечет назад, вот тогда-то я и… — Карданов спешил выговориться. — Мне во что бы то ни стало надо сберечь ребят… Ольга обо всем знает, я ей все, как было, рассказал, — беженец едва справлялся с волнением. Одна рука елозила по груди, другая сжимала и разжимала черную с проседью бороду. — Эшелон разбомбили, тысячи людей руки в ноги, кто-куда… Мои, как горох, под откос, а с неба — та-та-та-та… На бреющем, сволочь, летит и шерстит, и шерстит…. Дуська, жена моя, Борьку под себя и — лицом в землю. Тут и я поблизости пристроился, и вся моя команда носами в траву ушла. А что было потом? Вспоминать не охота… Когда я поднялся с земли, хотел снять с головы кепку, чтобы перекреститься — смотрю, в руках остался, один козырек. Веришь ли, Федорович, как ножницами…пулями прострочило. На мне ни одной царапины, а Дуська… — Карданов пересиливал в груди удушье. — Я хотел ей показать кепку, да вижу Сталина с Веркой в плаче заходятся. Не пойму с паники, что происходит. А когда дошло, чуть не обомлел: по всей Дуськиной спине кровавые пузыри вздулись. Наповал… Борька едва ее кровью не захлебнулся…
Дед беспомощно оглянулся по сторонам и, отвлекающе кашлянув, крикнул в сторону ельника:
