Мальчуган не хотел верить своим глазам: немцы остановились как раз напротив дорожки, ведущей на хутор. И услышал речь — гортанную, грубую, знакомую и как будто понятную. Во всяком случае, он понял ее зловещую интонацию. Ох, как много было в ней колеблющих душу звуков! Ромка аж присел, спрятавшись в высоких кустиках полыни.
Четверо вооруженных людей стали бегом подниматься на завор. Они бежали врассыпную, но не по дорожке, а рядом, по склону, как несколько минут назад мчались на мотоциклах по большаку. И эта похожесть движений машин и людей больше всего пугала Волчонка.
Глаза бегущих были обращены наверх, взгляды внимательны и жестки, готовые к нападению и любой другой неожиданности. У того, кто был к Ромке ближе, тяжелый, загребастый шаг, острый, отходящий от лица торчком нос. Бросилась также в глаза Волчонку синяя дорожка, бегущая от левого уха к плотно стиснутым тонким губам.
Ромка, согнувшись в три погибели, обжигаясь голыми ногами о кустики крапивы, припустился вдоль пуньки. С губы потекла светлая струйка. Все его тело, несмотря на зной, покрылось холодными пупырышками, точно такими же, какие были у него во время сильной простуды.
Где-то на полдороге он остановился, панически поискал глазами лаз в пуньку. И понял, что пробежал его, а потому вернулся и лег на живот: юрко, по-ящеричьи вполз в отверстие. Протиснувшись вперед, в пахучее, колкое сено, он затаился, умерил дыхание…
Отдаленно и глухо слышался топот и крики людей. Скрипнула дверь пуни, и в нее влетел чуждый окрик, а за ним — пули, шерохнувшие сено. Одна из них проныла над самой ромкиной макушкой и впилась в стену.
Когда близкий, затяжной треск автомата умолк, раздалась вторая очередь, отдаленнее первой. И после звенящей паузы еще одна, совсем короткая, в 3-4 патрона.
Ромка открыл глаза, чтобы удостовериться, что он все еще жив, но перед ним была та же густая темень. Он лежал в нутре сеновала, парализованный случившимся…
В сарае жалобно заблеяла коза, но после двух одиночных выстрелов и там наступила тишина…
И когда прошла, казалось, целая вечность, до его слуха, наконец, долетели сильные, недоверчивые звуки заводившихся мотоциклов. И эти звуки еще долго сохранялись в его сознании, пока отчетливо не перебились всесотрясающим сердцебиением.
Время шло, а Ромка, сжавшись до самой возможной малости, все прислушивался и прислушивался. Обездвиженное тело просило простора. Он вытянул одну ногу, потом шевельнул рукой… Прислушался: все дальше и дальше уходил треск мотоциклов. От сенной пыли защекотало в носу — он не удержался и чихнул. И сам испугался.
