Больные уже вовсю разгуливали по коридору, волоча руки и ноги, спеленатые бинтами, бережно неся послеоперационные животы. У меня не было халата, не было даже ночной рубашки, и встать на глазах у восхищенной публики из-под одеяла я не могла. Женщина в белом, стуча каблуками, пронеслась мимо, остановилась, глянула на меня:
– Он тебе сейчас все принесет, не переживай!
– Кто – он?
– Знакомый твой из двенадцатой палаты. С утра пристал к сестре-хозяйке, чтоб халат тебе выдала.
Я вспомнила ночного ангела и его тайну. Он тотчас и явился, неся в левой руке белую ширму и через правую, забинтованную, перекинув что-то зеленое и байковое.
– Доброе утро!
Он аккуратно расставил ширму и заметил одному из больных, что рассматривать тут особо нечего. С горем пополам я оделась. Потом он принес мне завтрак, который я есть не стала, и тросточку, с которой я отправилась позвонить. Мама всплакнула в трубку, что врач не разрешает забрать меня домой даже на новогоднюю ночь, что халат и все необходимое она принесет через час, что говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь, не дай Бог, конечно…
Я доковыляла до своей койки в полной уверенности, что ничего хорошего в этой жизни меня не ждет. Я рыдала до перевязки, потом орала на перевязке, когда медсестра подло дернула присохший бинт и долго потом ковырялась в бедной моей ноге. Очевидно, о моем поведении доложили кому следует, потому что пришел молодой усатый доктор, хорошенько меня рассмотрел и сказал, что концерты не помогут, из больницы уехать мне не разрешат и я вполне в силах сообщить своей мамочке, чтобы она не названивала во все инстанции с требованием отпустить меня домой.
Володя два раза приходил молча посидеть рядом. В третий раз он сказал, что вообще-то Новых годов в моей жизни будет сколько угодно, что ничего страшного нет. Ну что он в этом понимал, тот Володя!
Приходил и доктор. Спросил весело: «Все ревешь? Надо же, сколько лишней жидкости в организме!» На второй раз, пробегая мимо, удивился, откуда в организме столько лишних сил для страданий. На третий раз уже поморщился. Часов в восемь вечера, когда я слушала молчание Володи и все еще разливалась слезами, доктор крикнул из другого конца коридора: «Нина, отправляй эту царевну несмеяну, за ней приехали! И чтоб завтра, – это он сказал уже мне, – завтра к шести часам на этом самом месте – как штык! Ну надо же! – всплеснул он руками. – Выревела-таки!» Оказывается, к вечеру он сам позвонил нам домой и потребовал, чтобы мама моментально забрала свою истеричку.
