Клеточников колебался. Однако видать было, что клонится в соглядатаи. А тетушка Анна Петровпа возьми и восстань:
– Ну-у-у, Васенька, что это ты, друг мой, надумал? Посуди сам: зачем же Николаю-то Васильевичу съезжать? Что ему здесь плохо, спица в колеснице, что ли? Оставь, пожалуйста.
Гусев нашелся. Не спрашиваясь Клеточникова, он заверил родственницу в ежедневных визитах милейшего Николая Васильевича. Тот вздыхал, ежился, сняв очочки, тер переносицу.
* * *
Минул месяц. Клеточников жил соседом Ребикова. Но прок был как от погремушки. Не обнаружил Николай Васильевич доподлинных преступных связей означенного Ребикова. А то, что обнаружил, не стоило свеч. Ну, еще разве прокламациями раздобывался или там номерок зловредной газетенки «Народная воля» доставит, вот и весь барыш… Неловко приходилось Гусеву перед своим начальником, большим скупердяем: тридцать-то рубликов тю-тю, на ветер. А с другой стороны, и тетеньку огорчать не резон: Анна Петровна при деньгах, он, Васенька, единственный наследник. Попал-таки впросак г-н Гусев. Печалился при встречах: «У вас, батенька, нюха нет. Ума, право, не приложу, как нам быть-с…»
Нюха, это уж точно, не имелось. Зато, к счастью, одарил господь бог удивительным, редкостным, очаровательным почерком. Не казенным писарским, давно примелькавшимся, и не разбитным кудрявым, присущим чиновникам «с образованием». Нет! Высшим полетом каллиграфии! О-о-о, какое чудо лилось из-под пера Клеточникова: живая, изящная связь букв, каждая из которых так и играла жемчужной законченностью.
Гусев пошептался с Григорием Григорьевичем, и Клеточников был назначен младшим секретарем агентурной части. С того многознаменательного дня открылась в Клеточникове бездна талантов: аккуратист, неуемный в письменных занятиях, и молчальник, и не фыркает, коли неурочные часы.
Вскорости попались шедевры Клеточникова, будто типографским курсивом оттиснутые, самому шефу жандармов. Генерал Дрентельн в радостном ажиотаже поерошил свои жесткие русые вихры: этот секретаришка чистый клад, государь император столь чувствителен к изящному! И велели тогда Клеточникову перебелять наиважнейшие бумаги. Те, что шеф жандармов возил в своем сафьяновом бюваре в Зимний дворец.
Вот оно как обернулось, по-хорошему, к общему ублаготворению. Впрочем, набежала однажды и грозовая тучка.
Готовился как-то обыск у двадцати подозрительных лиц. Ювелирное перо Клеточникова «отпечатало» список. В ночной час полиция исполнила свой долг. Ничего, однако, крамольного у всех двадцати лиц не изъяли. Досадно? Разумеется. Впрочем, не всегда ведь масленица, бывает и пост. Но вот что огорошило Кириллова с Гусевым: в одном студенческом углу посланцев Третьего отделения встретили издевательским смехом. Дескать, милости просим, голубчики, давно уж поджидаем! В отделении как пожар взвихрился. Что такое? Почему «поджидаем»? Известили, стало быть? Как так? Кто такой? На г-на Гусева словно бы свинцом горячим брызнули: про обыски загодя знал он да еще вот Николай Васильевич. Гусев бросился к младшему секретарю. Тот потерялся, съежился, едва очочки не обронил, лепечет невразумительное.
