Чуть позже возвратилась нагруженная покупками Эми. Она нашла Уильму в гостиной. Та просматривала "Мехико-Сити Ньюз" и потягивала виски с содой.
Уильма взглянула поверх очков:
– Купила что-нибудь занятное?
– Всего несколько вещичек для ребятишек Джилла. В магазинах давка. Прямо смешно. Все считают, будто ходить за покупками можно только по воскресеньям.
Она положила свои покупки на кофейный столик рядом с серебряной шкатулкой.
– Как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно. Должно быть, я выключилась сразу, словно лампа, как только доктор дал мне свой наркотик.
– Да, тут же.
– Что ты делала весь вечер?
– Ничего не делала.
Уильма начала злиться:
– Ты не могла ничего не делать. Никто не может ничего не делать.
– Я могу. Смогла.
– А что же обед?
– Я не обедала.
– Почему?
– Потому что расстроилась...
Эми церемонно уселась на краешек обитого зеленой кожей стула.
– Появилась шкатулка...
– Вижу.
– Она, должно быть, дорого стоит.
– Очень дорого, – согласилась Уильма. – Можно было бы получше завернуть ее. Мои покупки никого не касаются.
– Но не эта.
– Почему бы? – Уильма швырнула газету на пол и сняла очки. Из-за дальнозоркости она не могла читать без очков. Но снимала их, разглядывая то, что находилось в другом конце комнаты. Она заметила, как побледнело и застыло лицо Эми.
– Догадываюсь! Ты обнаружила инициалы?
– Обнаружила.
– И, понятно, вообразила, будто Руперт и я бешено влюблены друг в друга; будто годы и годы тянем этот роман за твоей спиной и...
– Заткнись, – приказала Эми. – Не слышишь, что в спальне горничная?
Консуэла открыла дверь своим ключом и застилала постели. Она сгорбилась и еле таскала ноги, устав от перебранки с другом, затянувшейся до поздней ночи. Причина ссоры казалась ей ничтожной до смешного. Она всего-навсего стащила в четыреста одиннадцатом номере черные нейлоновые штанишки. Но дружок страшно разозлился, заорал, что она потеряет работу: будь на то удача, она прикарманила бы и запах от козла. Да и штанишки-то оказались малы и лопнули по швам, пока она силой натягивала их на бедра.
"Жизнь несправедлива. Жизнь жестока, как рога быка". Консуэла стонала, меняя простыни, и страдальчески кряхтела, небрежно ополаскивая раковину водой: "С чего бы я стала воровать козлиный запах?"
– Ты ревнуешь, – вкрадчиво шепнула Уильма. – Признайся.
– Конечно нет. Просто, по-моему, это неприлично. А Джилл, если узнает, поднимет страшный шум.
– Так не говори ему.
– Я ему никогда не говорю. Но он все каким-то образом узнает.
