Клерк, толстый негр-киборг, обмяк, навалившись грудью и головой на конторку из искусственного мрамора. Медная правая рука безжизненно свесилась через край конторки.
Прищурившись, Гомес секунд десять изучал его.
– Дышит.
Придя к такому оптимистическому выводу и обнаружив лестницу, он начал подниматься. Был здесь и лифт, но механизм этот не вызывал большого доверия.
По пути к третьему этажу, где имел резиденцию Эдди Ангиль, запашок был еще круче. Наркотики, из тех, которые курят, рвота, еще какая-то трудно определяемая мерзость.
На площадке второго этажа Гомес чуть не свалился, зацепившись о забытую – а может, выкинутую кем-то металлическую ногу.
– Довольно беспечно, – заметил он, проходя мимо.
На хлипкую неодеревянную дверь номера 383 кто-то прилепил большую стереоскопическую фотографию голой женщины. Другой кто-то обвел ее груди корявыми красными кружочками.
– Никуда не денешься, Париж так и остается столицей художников.
Пожав плечами, Гомес постучал в дверь чуть правее голой коленки.
Ответа не последовало.
Он постучал еще раз.
Теперь послышался скрипучий голос:
– Кто там?
– Гомес. Меня послал Лаймхауз.
– Кто-кто?
– Я Гомес. А послал меня Лаймхауз.
– Минутку.
Через минуту с той стороны двери послышалось какое-то поскребывание. Прошла еще одна минута, и дверь открылась.
– Входи, Гомес. Я нездоров.
Гомес вошел боком, стараясь не прикоснуться к Ангилю, который, покачиваясь, стоял на пороге. Коротышка, не больше пяти футов четырех дюймов, с седыми волосами, он был облачен в замызганную сине-белую полосатую рубашку, мешковатые трусы и один носок.
На хромом ночном столике, рядом с застланной серыми, мятыми простынями кроватью, красовались неопровержимые свидетельства недавнего тэк-сеанса – брейнбокс, тараканообразные чипы и электроды для подключения к голове.
– Что, добавил еще и тэк к длинному перечню своих пороков? Ангиль, видимо, собирался что-то ответить, но вместо этого зашелся долгим, натужным кашлем.
– Вот уж хрен, Гомес, не такой я мудак, – сумел он наконец выговорить. – Нет, все это дерьмо – хозяйство моей подружки.
– А где она сама?
– Гуляет где-то.
– Ты бы сел куда-нибудь, – предложил Гомес. – Нам надо поговорить о деле.
– Ведь ты не любишь меня, никогда не любил.
– Точно, но сейчас у тебя есть нужная мне информация. Во всяком случае – так говорит Лаймхауз.
Левая нога Ангиля неожиданно подломилась. Он осел, сильно накренился влево, покачнулся назад и резко, неловко плюхнулся на мятую постель. Единственное в комнатушке окно располагалось прямо за кроватью. Стекло в окне отсутствовало, и промозглый ночной ветер колыхал грязное полотенце, служившее занавеской.
