– Вот теперь ты и вправду сдохнешь, ручаюсь, гляди, как это делается!
Пила взвизгнула, высоко, пронзительно, будто колеблясь, отказываясь прикасаться к неподвижной, безжизненной массе, но в конце концов все-таки подчинилась и сделала, что велено.
– Ну вот, теперь будешь знать!
Дука встал.
– В Ка'Тарино, говорите? Что ж, поедем в Ка'Тарино, и, если застанем его в лавке, я вас отпущу.
– Застанем, больше ему негде быть.
– Тогда вы сможете ехать куда вашей душе угодно.
– На «опеле»?
– Ну, конечно, мне он не нужен. Мы за машинами не гоняемся.
– Хм. – Она тоже встала и стоя допила свою самбуку. – Поглядим, как эти суки рваные держат правду. – Она, видимо, хотела сказать – «слово», но в своей вульгарности не устояла перед романтическим пафосом, подчинившим себе правила грамматики.
Однако он не оценил этого лингвистического порыва.
– Главное – не пытайтесь нас надуть. Мой приятель будет следовать за нами на машине. Он вооружен.
Она понимающе кивнула, передернула плечами, потрогала распухшую щеку, которая после такого количества спиртного больше не болела.
– Ага! – Непонятно, что имелось в виду – то ли в этом «ага» была скрыта угроза, то ли львица констатировала, что теперь надувательство уже бессмысленно.
Они спустились вниз, к «опелю».
– Садитесь за руль, – сказал Дука, – я не люблю водить.
Она неуверенно взглянула на него. Это что, шутка?
Дука поманил к себе Маскаранти.
– Синьорина проводит нас к своему другу. Вы поезжайте, пожалуйста, за нами.
– Хорошо, доктор Ламберти, – произнес король дисциплины.
Они тронулись в путь. Никогда еще не знал Милан такой лирической, в духе поэзии д'Аннунцио, весны, как эта весна 1966 года: зеленое, цветущее, волнующееся плоскогорье овевал ветер, бегущий над серым, усталым городом, и будучи не в состоянии приласкать высокую луговую траву, потому что никакой высокой травы не было, он вздувал и трепал женские юбки, тепло ерошил редкие волосенки лысеющих трудяг и густые шевелюры молодых красавцев, поигрывал краями длинных скатертей на столиках, выставленных перед кафе, заставляя всяких Росси, Гецци, Гирингелли, Бернаскони придерживать на голове шляпу левой рукой; здесь только бабочек не хватало, огромных желтых и белых бабочек, но бабочки в Милане не смотрятся – чересчур уж фривольное зрелище, разве что на улице Монтенаполеоне, впрочем, нет, это было бы либерти, а век либерти прошел.
– Помедленнее, – велел он женщине за рулем «опеля» (в паспорте значилось, что ее имя – Маргарита, но это святотатство – назвать такую женщину Маргаритой). – Терпеть не могу быстрой езды.
