– Что-то они в доки зачастили, – проворчал старик.
Нашу ладью бросало с волны на волну. Шпангоуты вихлялись и скрипели, как суставы ревматика, и все плавсредство грозило рассыпаться от сильных боковых ударов. Налегая на весла, я боролся с волной. Каждая следующая волна била жестче, грозя уложить нас набок, но вместо страха я чуял отчаянную веселость безнадежного спорщика.
Я сам залез в утлое корыто с безумным стариком, и теперь судьбе надо было применить максимум изворотливости, чтобы мы благополучно достигли берега. Я абсолютно уверен, что глупая смерть не для меня.
– ...А доннер вэтер!!! – прорычал старик. – Фал! Руби фал!!!
Во тьме белело его страдальческое лицо.
Бросив весла, я прыгнул на корму. Капроновый шнур сети обкрутил его кисть и тянул вниз. Выхватив нож, я мигом перерезал его.
– Ух... Еще секунда и оторвало бы руку к чертям собачьим. Это правильно, что нож носишь, – похвалил меня старик, растирая запястье.
– Не осуждай сибиряка,
Что у него в кармане нож.
Ведь он на «русского» похож,
Как барс похож на барсука!
— подбодрил я его озорным стишком.
– Ты похож на русского, но на какого-то другого русского, – проворчал немец и добавил загадочно: – А уж их-то я видел немало...
Я скромно промолчал. На самом деле я чту своих предков и гордо считаю себя сибиряком. В моей крови смешались казаки, спутники Ермака и смиренные сельские батюшки, таежные охотники из тех, что «белку в глаз», и шаманы, земские врачи, и революционеры-народники. Я уверен, что именно сибирские эшелоны зимой сорок первого решили исход битвы за Москву. Мой прадед погиб на Бородинском поле под Можайском, где насмерть стояли сибиряки. Все это живет в моей крови и памяти. В человеке все решает кровь. В силу этих вопиющих противоречий натуры, я таскаю на поясе нож-выкидушку, радуюсь редким приключениям, мотаюсь на разбитом байке и упрямо верю в светлое будущее рода людского, весьма равнодушно глядя в собственное.
Встав с подветренной стороны Чертова Клыка, мы собрали скомканные, сбитые штормом сети. Через полчаса подгоняемые бодрым ветром, ухая с волны на волну, мы шли к берегу.
– Не одиноко на маяке? – спросил я, отжимая майку.
Буржуйка шипела, нагнетая жар. Старик подбросил еще угля в малиновое жерло.
– Одному хорошо. Я двадцать пять лет не был один, потом двадцать пять лет был один и не успел соскучиться. Я повидал много людей и городов. В Сибири был, в Заполярье...
