…Пультовая — святая святых космодрома. Стены этого узкого, похожего на крепостной каземат помещения сплошь уставлены пультами с аппаратурой контроля и управления пуском. Перед каждым пультом, спиной к проходу, сидит оператор. На небольшом дощатом возвышении у двух перископов стоят руководитель старта А.С. Кириллов, непосредственно отвечающий за выполнение самого пуска, и один из заместителей Королева — Л.А. Воскресенский. В сущности, только эти два человека видят происходящее. Остальные вынуждены черпать информацию из показаний приборов, дублируемых краткими докладами операторов, да из сообщений, раздающихся из маленького динамика, очень домашнего, будто только что снятого с какого-нибудь пузатого комода в тихой обжитой квартире. Сейчас этот динамик включён в линию радиосвязи командного пункта с кабиной космонавта.
В середине пультовой стоят четыре человека: Королев, Каманин, капитан Попович (эта фамилия получит мировую известность через год) и автор этих строк.
В руках у меня специально составленная коллективными усилиями инструкция космонавту, раскрытая в том месте, где речь шла об его действиях в «особых случаях», то есть при разного рода технических неисправностях и вынужденных отклонениях от предначертанной программы полёта. Предполагалось, что в случае чего мгновенное обращение к инструкции поможет своевременно выдать космонавту необходимую команду.
Правда, помнил я каждое слово этой первой инструкции, как нетрудно догадаться, наизусть, но тем не менее держал её раскрытой: так потребовал, поставив меня рядом с собой, Королев.
Он же сам с микрофоном в руках негромко информировал Гагарина о ходе дел:
— Отведены фермы обслуживания…
— Объявлена пятиминутная готовность…
— Готовность одна минута…
— Прошла протяжка…
По самой подчёркнутой негромкости его голоса да по тяжёлому, часто прерывающемуся дыханию можно было догадаться, что взволнован Главный не меньше, а, наверное, больше, чем любой другой из присутствующих. Но держал он себя в руках отлично! Так мне, во всяком случае, казалось, хотя я и сам в тот момент вряд ли был в полной мере способен объективно оценивать степень взволнованности окружающих. Все, что я видел и слышал вокруг себя — и нарочито спокойный голос Королева, и его тяжёлое дыхание, и бьющаяся на шее голубая жилка, — все это я по многолетней испытательской привычке (испытатель обязан видеть все) воспринял, загнал в кладовые подсознания, а потом, по мере того как эти детали неторопливо всплывали в памяти, заново пережил и оценил каждую из них. И снова убедился: отлично держал себя Королев в руках в эти острые, напряжённые предстартовые минуты!
