Следственно-судебная машина – тяжелая, неповоротливая во все времена – внезапно проявила удивительную подвижность. В Метех и обратно летели следователи, протоколы, телефонограммы, пока наконец не выяснилось одно неприятное обстоятельство, которое в первые дни не интересовало и не смущало никого: человек, заранее приговоренный к веревке, был, повидимому, помешан.
Вслед за этой неожиданностью для тифлисских властей последовала другая, еще более неприятная, чем первая.
В мае месяце министр внутренних дел писал наместнику на Кавказе:
М., г., граф Илларион Иванович! Министерство иностранных дел письмом от 27 апреля с. г. за No42 сообщило мне, что за последние дни немецкая печать с особой страстностью обсуждает судьбу русского подданного Аршакова (он же Мирский и Тер-Петросян), привлеченного к ответственности в городе Тифлисе по делу о разбойном нападении на казенный денежный транспорт в 1907 году.
Радикальные органы «Форвертс» и «Франкфуртер Цейтунг» нападают при этом на немецкую полицию, выславшую Аршакова-Мирского в Россию, где он был передан русским властям. Нападки прессы на германское правительство не преминут усилиться, если Мирский будет приговорен к смертной казни.
Министерство внутренних дел опасается, что это обстоятельство может оказать неблагоприятное для русских интересов влияние в вопросе о высылке русских анархистов.
Пользуюсь случаем выразить вашему сиятельству уверение в совершенном моем почтении и истинной преданности.
П. СТОЛЫПИН.
Наместник на Кавказе граф Воронцов-Дашков ответил Столыпину: «Что касается опасения м-ва ин. д., что неминуемые, в случае осуждения Тер-Петросяна к смертной казни, нападки немецкой прессы на германское правительство могут ока-зать неблагоприятное для русских интересов влияние в вопросе о высылке анархистов, то соображение это мною будет принято во внимание при представлении на мою конфирмацию приговора военного суда о Тер-Петросяне».
В Метехском замке Камо оставался таким же, каким увезли его из Берлина. Он был то мрачным и неразговорчивым, то беспричинно смеялся, то удивлял служебный персонал своим спокойствием и неподвижностью, то внезапно начинал буйствовать. Пищи он не принимал и не замечал никого. Иногда им овладевал приступ бреда. Он кричал и ругался – ругался по-немецки, – очевидно уверенный, что находится еще в Моабите.
Для властей не оставалось никакого сомнения о том, что Камо – сумасшедший.
И тем не менее суд состоялся.
