— Нам не страшен серый волк! — пел когда-то дедушка, подбрасывая маленького Кими к потолку. — Нам не страшен серый волк, мы границу на защелк…
Дедушка умер два года назад. Не сводя глаз с занятых своим делом волков, Кими отступил на шаг. Губы его тряслись — от обиды. Он так верил в изобретение своего деда. Дед предал его.
Волки должны бояться маячков; ЭТИ — не боятся. Они высились перед ним — серые туши маячили над верхушками травы. Кими казалось, что под брюхом самого высокого волка он мог бы пройти, не пригибаясь; круглые мускулистые лапы вызывали в памяти деревянные сваи, не которых стоял дом Киминой бабушки.
Волки жрали его товарищей, они, кажется, вовсе не замечали Кими; он сделал еще один шаг назад, и тогда зверь, что был ближе, поднял морду. У него были внимательные, совсем не злые глаза. Ты куда, говорил укоризненный взгляд. Погоди, мы еще не закончили…
Кими обмер; волк вернулся к трапезе. Ветер гонял над полем запахи пыльцы и крови; Кими снова отступил — и снова встретился с волком глазами. Древний страх, первобытный ужас сладкой жертвы перед лицом голодного хищника нахлынул — и до обидного легко вымыл из тренированного тела навыки воина.
Кими швырнул в волка самострелом и бросился прочь. Ему казалась, что он уходит. Что он все еще продолжает бежать — даже когда тяжелые лапы по-дружески легли ему на плечи, а на горле сомкнулись…
— Этого еще не хватало, — сказал сквозь зубы Дым-Луговой и отступил в подворотню.
Мимо него протопотала, пихаясь локтями, выкрикивая темпераментные призывы, воняя пылью и потом, толпа поклонников Дивы Донны протопала, как водится, на концерт. Вразнобой подпрыгивали линялые кепки с одинаковым изображением некоего смазливого улыбающегося существа:
— Не будь равнодушным! Не будь рав-но-душ-ным! Не стой в стороне! Это касается и тебя! Это каса…
Дым обождал, пока толпа скроется за углом, и только тогда отделился от прохладной беленой стенки. Дива Донна была находкой сезона, смазливой и небесталанной барышней, самим своим видом провоцируюшей у Дыма-Лугового приступы раздражения. Ему было страшно и противно признаваться себе, что больше всего на свете ему хочется сейчас бросить все и отправиться вслед за толпой — чтобы стоять на площади, ощущая чье-то дыхание в затылок, слушать музыку и купаться в том чувстве покоя и безопасности, которое нигде, кроме как в тесной компании соплеменников, не приходит. Вместо этого Дыму предстоит сейчас тяжелый разговор, а потом не менее безрадостный вечер, бессонная ночь.
