«Кто острижен — тот проклят». Сам бросился с обрыва? Или столкнули?
— Газеты читаете? — спросил у девчонки, чтобы что-то спросить.
— Читаем, — отозвалась девчонка после паузы. — Говорят, на границе волки озорничают — страх.
На границе…
Дым удержался, чтобы не хмыкнуть.
Где-то совсем неподалеку затюкал топор. Да, правильно. Частокол вокруг поселка давно нуждался в починке.
— А… — Дым задумался, чего бы еще сказать. — Ты Диву Донну любишь?
Девчонкины глаза, прежде тусклые, мгновенно оживились:
— Да! Еще как! А вы любите?
— И я люблю, — соврал Дым.
Следующие пятнадцать минут девчонкин рот не закрывался. Жестикулируя, как мельница, она рассказывала о концерте, который был совсем недавно и совсем неподалеку, в Лесках. О том, как она с сестрами и двоюродными братьями продавала на базаре свеклу, чтобы купить билет, и как они все вместе пошли в Лески — целая толпа по дороге, как будто праздник! — и как Дива Донна улыбалась лично ей, Риске-Лановой, и махала рукой.
Дым рассматривал комнату. В углу побелка облупилась, из-под нее выглядывал нарисованный на стене цветок. Ромашка. Дым пригляделся; девчонка проследила за его взглядом:
— А, это дядька разрисовывал, я еще совсем малая была.
Дым подошел поближе. Старая краска во многом утратила первоначальный цвет. Половина лепестков исчезла, съеденная побелкой — но чем дальше Дым смотрел, тем сильнее ему казалось, что если коснуться пальцем горячей сердцевины цветка — на коже останется желтый след от пыльцы. В тусклом рисунке заключалось нечто, не позволявшее Дыму так просто отвести глаза. Это было как тень чьей-то радости — давней, забытой; носитель радости давно был мертв, но тень ее под слоем мела — жила.
Девчонка за его спиной все не могла остановиться, все болтала про Диву Донну и запнулась только тогда, когда Дым встретился с ней взглядом. Тогда она смутилась. И, борясь со смущением, предложила:
— Я вам значок подарю, хотите? У меня еще такой есть.
Она сняла и протянула Дыму круглый портрет улыбающейся красотки, и он, чуть поколебавшись, взял. И приколол на грудь.
— …Да. Похоронили мы его. Шебутной был парень, земля ему мхом, но славный, хороший… Вот, цветами все стены расписал. Но столько лет прошло, цветы пооблупились, забелить заново пришлось… Шесть лет уже тому… Небесный Хозяин дал, он же и забрать может. А вам-то что? — Обитатели дома вернулись с площади слегка угрюмые, но настроенные по-боевому: половина взрослого мужского населения завтра же с утра отправлялась на призывной пункт, и все были уверены, что теперь-то уж волкам несдобровать.
