Мы доложили лейтенанту Стрельникову о результатах разведки. Посоветовались. Решили изменить маршрут движения, чтобы избежать встреч с немцами. Но я оказался помехой для разведчиков: рука болела все сильней. Стрельников осмотрел рану, наложил жгут и сказал:
– Дело серьезное.
Да я и сам чувствовал, что дело серьезное. Но что делать – не представлял. Мы ведь в тылу врага, помощи ждать неоткуда, а приказ должен быть выполнен во что бы-то ни стало. Решили, что мне надо где-то подождать два, от силы три дня, пока подойдут наши передовые части.
Ох, как не хотелось расставаться с товарищами. Но что делать? Иного выхода не было. Я быстро слабел, рука набрякла, подташнивало. Я действительно становился обузой.
К полуночи мы вышли на окраину хутора, километрах в двух от опушки леса. Оставили часового, несколько разведчиков, пригнувшись, осторожно подобрались к крайней хате. Окна наглухо закрыты ставнями. Света не видно.
– Неужели никого нет? – тихо сказал лейтенант и осторожно нажал на дверь. Она оказалась закрытой изнутри.
– Спят, – жестом показал Федотов, склонив голову на левое плечо, а сам тихонько, но настойчиво постучал в окошко.
Несколько минут никто не отвечал. Потом в сенях послышались осторожные шаги, и женский голос спросил:
– Кто там?
В этом голосе мне почудилась тревога, но в то же время в нем были и нотки презрения к врагам, поэтому голос прозвучал как-то гордо. Лейтенант приник к щели в двери и прошептал:
– Свои, мамаша. Откройте.
Звякнул запор – железный ломик, и дверь растворилась. На пороге стояла пожилая женщина. Она хотела что-то сказать.
– Тс-с! – успел предупредить лейтенант. – Немцы в хуторе есть?
Женщина, пристально рассматривая нас, молчала. А когда узнала, что мы – советские разведчики, от радости растерялась,
– Сыночки мои, да как же вы так? Ведь кругом фашисты, – дрожащим голосом заговорила она, вытирая слезы. – Только сейчас, ироды, ушли, забрали все. Да вы заходите, заходите.
Разведчики переглянулись.
– Медлить нельзя, – сказал им лейтенант и обратился к женщине: – Вот что, мамаша, нужно спрятать нашего товарища до прихода советских частей или до нашего возвращения. Сможете?
Евдокия Петровна только всплеснула руками.
– Да как же нельзя? Конечно, можно.
Разведчики, попрощавшись со мной и хозяйкой, ушли.
Евдокия Петровна устроила меня в погребе, укрыв всем тряпьем, что нашлось в ее хате, – хорошие вещи давно растащили немцы и полицейские.
Нестерпимо ныла рана. Евдокия Петровна достала каких-то трав и часто перевязывала рану. На второй день опухоль спала.
