– Сюда! Сюда иди! – прошипела она Грушеньке, и их обеих тотчас словно кнутом ожгло: раздался стук в дверь и окрик:
– Эй, хозяева!
– Лезь к нему в постель! – прошипела Марина.
– Что вы?! Нет! – Грушенька упиралась, глядела безумными, расширенными глазами, ничего не понимала, но Марина щипнула ее за руку – безжалостно, сильно:
– Лезь, говорю! В тюрьму захотела? Никакой папенька не откупит! Лезь! И притворись, что спишь! Пока не позову, глаза не открывай!
Грушенька наконец шмыгнула под одеяло, вытянулась в нитку на приличном расстоянии от Макара – хотя как ей это удалось, на таком тесном диванчике-то?!
Марина достала бутылку спирта – величайшую свою драгоценность (перед самым отъездом сестра Ковалевская расщедрилась!), плеснула понемногу в стаканы, кинула рядом куски хлеба, огурцы… Из одного стакана отхлебнула и едва не задохнулась, зашлась кашлем. А в дверь уже колотили почем зря:
– Откройте! Сломаем дверь! Эй, двое к окну, высадите раму!
«Коли побьют стекло, на какие деньги я его вставлю?!» – ужаснулась Марина и, на ходу срывая платье, подскочила к двери:
– Ну что там, что за крик?
На крыльце продолжали разоряться:
– Отвори! Сей момент отвори!
– Да открою, открою, дайте хоть глаза продрать!
Платье скомкала, сунула за ларь, нарочно долго возилась с засовом, громко, бессвязно при этом ворча, с подвывом зевая и жалуясь на больную голову.
Наконец открыла – и на нее сразу напер грудью знакомый: пристав Вокзальной части Фуфаев:
– А, наше вам с кисточкой, Аверьянова. С обыском к вам, прошу любить и жаловать!
– С какой радости? – простонала Марина, хватаясь за голову, и нарочно дыхнула прямо в лицо Фуфаеву.
– Ага! – радостно крикнул он. – Сухой закон военного времени нарушаем-с!
– Да ладно вам, – пробормотала Марина, – подумаешь, выпили по глотку…
– Ничего себе, по глотку! – вскричал Фуфаев, жадно глядя на стол, на котором возвышалась бутылка спирта. Потом окинул взором комнату – и у него в зобу дыханье сперло, как увидал в постели полуголую женщину, лежащую рядом с мужчиной:
– Эт-та чего у вас?!
– А чего, – хрипло буркнула Марина, качнувшись и опершись на стол, как если бы ее не держали ноги, – не видите, чего? Голубки-полюбовнички!
– Матушка Пресвятая Богородица… – осторожно сказал Фуфаев, вглядываясь в лицо Грушеньки, наполовину прикрытое голым локтем, – да уж не дочка ли это Василь Васильича Васильева? Или мерещится мне?
«О-о! – простонал кто-то в голове Марины. – Откуда он ее знает? Какой кошмар… Хотя почему – кошмар? Наоборот – к лучшему!»
