Граф незамедлительно был извещен об этом. Он так обрадовался, что тут же подарил своей сообщнице пятьсот пистолей и перстень не меньшей ценности. Марсела, видя, что он точно исполняет свои обещания, желала отплатить ему тем же. В следующую же ночь, когда, по ее расчету, все в доме спали, она привязала к балкону шелковую лестницу, которую ей дал граф, и впустила его в комнату своей госпожи.
Между тем юная дева пребывала во власти тревожных мыслей. Несмотря на симпатию к Бельфлору и на все доводы дуэньи, она упрекала себя за то, что так легко согласилась на это посещение, не совместимое с ее честью. Даже чистота ее намерений не успокаивала Леонору. Принимать в своей спальне ночью мужчину, не получившего еще согласия отца на брак, мужчину, настоящие чувства которого ей как-никак были неизвестны, — это казалось ей шагом не только преступным, но и заслуживающим презрения в глазах ее поклонника. Эта последняя мысль особенно удручала Леонору, и она была всецело поглощена ею, когда вошел граф.
Он сейчас же бросился к ногам возлюбленной и стал благодарить за оказанную ему милость. Он, казалось, был полон любви и уверял, что намерен жениться на ней. Однако он не распространялся на этот счет так, как бы ей того хотелось; поэтому она сказала:
— Граф, я верю, что у вас нет дурных мыслей, но все ваши уверения будут мне подозрительны, пока их не освятит согласие моего отца.
— Сударыня, я бы давно испросил его согласие, если бы не боялся нарушить ваш покой, — ответил Бельфлор.
— Я вас не упрекаю за то, что вы этого еще не сделали, — возразила Леонора, — я даже вижу в этом вашу деликатность; но теперь ничто вас более не удерживает и вы должны как можно скорее переговорить с доном Луисом или навсегда расстаться со мной.
— Но почему же, прекрасная Леонора, мне с вами не видеться? — воскликнул граф. — Как нечувствительны вы к радостям любви! Если бы вы умели любить, как я, вам было бы приятно принимать втайне мое поклонение и скрывать это, пусть на время, от вашего отца. Сколько прелести в этом таинственном общении двух тесно связанных сердец!
— Может быть, это приятно для вас, — сказала Леонора, — но для меня это было бы только мукой. Такие ухищрения в нежных чувствах не подобают добродетельной девушке. Не расхваливайте мне больше прелести этих преступных отношений. Если бы вы меня уважали, то не предлагали бы мне этого, и если ваши намерения таковы, как вы хотите меня уверить, вы должны в душе осуждать меня, что я этим не оскорбилась. Но — увы! — прибавила она, роняя слезы, — только своей слабости должна я приписывать нанесенную мне обиду; я заслужила ее, допустив то, что я для вас сделала.
