Но как ни странно, это промозглое осеннее чувство отступило так же быстро, как и нахлынуло, едва Стрелков заметил семенящего за Галиной Виталия. Это обстоятельство, каким бы плачевным и душераздирающим оно ни было, заставило его собраться и сделать попытку проанализировать ситуацию. Хотя именно то, что анализировать было нечего – все и так было предельно ясно – и не позволило изболевшемуся сердцу Сергея не погружаться в холод и слякоть неприкаянности. Он осознал себя обманутым, преданным в своих лучших чувствах и с присущим ему грубоватым представлением о дружбе и верности решил спросить с жены за ее измену. Никаких сомнений у Стрелкова не было: на даче имело место прелюбодеяние. «И это тогда, – в запальчивости подумал он, – когда я зарабатываю на жизнь, чтобы эта блядь имела все необходимое и сверх необходимого!» Тщедушное тело Виталика настроило его и вовсе на кровожадный лад. Он не мог простить жене, что она предпочла худосочного психиатра-нарколога ему, солидному мужчине в расцвете сил, как говорили подружки Данилыча. Сколько у него было возможностей изменить жене! Сколько женщин, пришедших к Данилычу, хотели потом провести время с ним! А он в первую очередь думал о жене. Нет, его не смущала близость чужого тела, он прилично выпивал, а в состоянии алкогольного опьянения можно удовольствоваться практически любым телом и душой.
В данном случае срабатывал не инстинкт самосохранения (на дворе СПИД) и даже не эстетический рефлекс, а моральное представление о том, что можно и чего нельзя. Стрелков был в этой области возвышенным ретроградом, несмотря на свой мужицкий цинизм, который бил из него фонтаном в мужской компании. Итак, Стрелков почувствовал себя оскорбленным в глубине души и, созерцая победное шествие жены и жалкую, торопливую походку приятеля, понял, что так это дело не оставит. Вскипевшая кровь требовала решительных действий, но память о том, что с ним приключилось, остудила на время жар Сергея. Преданный женой и другом, полный сознания безысходности – он был невидимкой и, похоже, останется ей до скончания века – он испытывал странное, извращенное удовольствие, думая о себе, как о прокаженном, как об изгое, как о демоне, как о карающей деснице. Люциферов пафос пронзил его гордую душу, превратив гордость в гордыню. «Ну, я им покажу!» – мстительно усмехнулся он про себя.
Пока же Сергей просто смотрел на жену и Виталика. Они приблизились ко входу в тоннель, поравнялись с Сергеем и стали спускаться. Он отклеился от стены и, петляя между гражданами – толпа заметно поредела – пошел следом за парочкой. «Вот она, значит, как огурцы поливает! Говорил ей: подожди выходного, вместе поедем, но нет, она рвалась как бешенная на дачу. Потрахаться захотелось! И кого выбрала – хлюпика-алкаша! Чего, спрашивается, ей не хватало? Денег? Деньги были. Внимания? Он, Стрелков не обделял ее вниманием. Нарядов? Она покупала себе все, ну, почти все что хотела! Вот сука! А этот хлыщ, психоаналитик хренов, губенки раскатал! Да-а, не дурак, знает, как полакомей кусок отхватить! А еще возмущался, как это Данилыч трахает жену своего друга! Лицемер!» – все эти мысли кипели в голове Стрелкова, как вода в медном котле. Он чувствовал попеременно слабость и дикое желание кинуться на Виталика и задушить его. Потом его многострадальную душу обожгла досада: как он мог быть таким доверчивым!
