— Что-что? — перебил его я и, призвав на помощь всю свою ученость, прибавил: — Помедленней… andante… rallentando[10].
Какое счастье, что музыкальные пояснения к затертым оперным ариям даются на итальянском! Парень, кажется, меня понял.
— Una… questione… di… vita.
— O mors[11], верно? — заорал я так, что люк на крыше распахнулся.
— Avanti, avanti, avanti![12] — крикнул итальянец, обратив вверх единственный глаз.
— Гони что есть мочи, — перевел я, — плачу вдвое, если успеешь до двенадцати.
Но время на лондонских улицах течет по-особому. С Эрлз-Корт-роуд мы уехали почти в половине двенадцатого, а на Хай-стрит оказались в одиннадцать тридцать одну. Полмили в минуту — вот это скорость! Правда, и лошадь почти не сбивалась с галопа. Зато следующие сто ярдов мы одолели за пять минут, если верить ближайшим часам. Но ведь каким-то нужно верить! Я справился по своим (действительно своим) старым часам, которые показывали без восемнадцати двенадцать, когда мы перемахнули мост через Серпантин, и без четверти, когда, не замедляя хода, вылетели на Бейсуотер-роуд.
— Presto, presto, — бормотал мой побледневший проводник. — Affrettatevi… avanti![13]
— Десять шиллингов, если прибудем на место вовремя, — крикнул я в люк, не имея ни малейшего представления, что это за место и кто нас там ждет. Но мне сказали «una questione di vita» и «vostro amico», а им мог быть только мой бедный Раффлс.
Опаздывающему пассажиру — мужчине ли, женщине — добрый экипаж кажется даром небес. Для нас поймать такой экипаж было поистине небесной удачей; мы не выбирали, взяли тот, что стоял первым. И не прогадали: он и в остальном обошел соперников. Шины новые, рессоры отменные, конь великолепный, а возница — настоящий мастер! Он сновал по мостовой, как проворный полузащитник по футбольному полю, всегда успевая занять свободное место. Кебмен город знал как свои пять пальцев. У Мраморной Арки мы вырвались из основного потока, нырнули в Вигмор-стрит и пошли колесить, забирая то вправо, то влево, пока между лошадиными ушами не засияли в лучах солнца золотые кончики музейной ограды. Цок-цок-цок, динь-динь-динь, копыта-колокольчик, колокольчик-копыта, вот и Блумсбери-Сквер позади, вот проплыла мимо исполинская фигура Ч. Дж. Фокса в грязно-серой тоге, а стрелка на моих часах стояла еще в трех делениях от двенадцати.
— Какой номер? — крикнул сверху лихой кучер.
— Trentotto, trentotto, — ответил мой проводник, глядя на противоположную сторону, я вытолкнул его из кеба, и он побежал к дому. Десяти шиллингов у меня не нашлось, но я не пожалел для славного малого соверен, как не пожалел бы и сотню.
