Все уже сидели вокруг соседствующих стола и костра – мужчины покуривая и косясь на водку и на еду, женщины – по неистребимой привычке и в пустыне найти дела – бесполезно по мелочам похлопатывая: Марина пластала слезящимися полупрозрачными срезами огурцы, Наташа с влажным текучим треском дораздевала луковицу, Надя – которой, на мой взгляд, уже решительно нечем было заняться – вытирала смазку на банке с тушенкой… Ждали Галину, серого кардинала отряда (красным номинально был муж, Андрей), которая, похожая на голенастую птицу-секретаря (с одуванчиковым нимбом светлых волос, в канареечной мятой футболке навыпуск и пузырящихся на коленях, застиранных до забвения цвета штанах), напоследок – в преддверии темноты – придирчиво осматривала набранные на воткнутые в землю рогатины йодисто порыжевшие сети… Наконец, и она вернулась. Мужчины зашевелились; Стасик, налившись кровью, оживил задремавший было костер: светящийся угольный конус выстрелил длинной, переломившейся в воздухе искрой, выплеснул из своего раскаленного чрева ослепительно-желтый, в голубой оторочке язык – и над колючим вигвамом хвороста дружно затрепетали, разгоняя волнами жар, еще неяркие узкие ленты пламени… Андрей, просветленно вздохнув при виде усевшейся и ничего не сказавшей ему жены, потянулся к бутылке.
Выпили по первой… озвонченный эмалью перестук металлических кружек рассыпался и утонул в объемном макраме кушарей, – захрустели солеными огурцами (еще не трогая сала, тушенку же поставили закипать на огонь), потом, почти сразу же – закрепить – по второй… Золотые минуты. По зеркальному клину залива медленно поплыл, оттолкнувшись от берега, киноварный солнечный блик. После третьей, откинувшись, закурили. Разговор не то чтобы оживился – перед кем чиниться старым друзьям? – а, скорее, умиротворился: никто никого не перебивал, прежде энергические, немногословные фразы замедлились и растянулись, говорили и слушали не спеша, благодушествуя, не комкая случившихся пауз, и в прозрачную тишину этих пауз – орнаментом на стекле – вплетались трескучие арабески встречающих вечернюю зорьку лягушек… Солнце тонуло в прохладной фиолетовой сини далеких лесных зыбей; костер желто-красно ярчел; Стасик, взглянув на меркнущую воду залива, разобрал верхний венец дровяницы и крест-накрест придавил брызнувший искрами хворост четырьмя толстыми, сразу закипевшими смолою поленьями…
И вот тогда, чуть раньше или чуть позже этого дорогого русскому сердцу предзакатного часа, Андрей рассказал историю, услышанную им утром в рыбоохране.
