- Тра-ля-ля-ля, тра-ля-ля, коротышечка, - запел Мефистофель, - сын мой Иоганн. Лег в кровать прямо в штанах. Один ботинок снял, а один оставил, тра-ля-ля-ля-ля-ля…
- Заткнись!
Мефистофель замолчал.
Некоторое время Фауст лежал тихо. Затем произнес:
- Знаешь, ты бываешь слишком утомительным.
- Это все тестостерон. - Единым плавным движением кот выхватил шпагу и описал ею петлю в воздухе, завершившуюся возле его паха. Он держал свое крохотное оружие одной лапкой, прижав к себе острый край клинка. При этом его рука изгибалась в неожиданном месте, там, где не могло быть никаких сочленений. - Может, мне оскопить себя? Это пошло бы мне во благо. Я стал бы намного счастливее и гораздо послушнее. Фактически, это операция, от которой, по-моему, большинство самцов обретет только выгоду. Поразмысли над этим как следует. После такого хирургического вмешательства ты станешь соображать намного четче.
Фауст не слушал. Когда он закрывал глаза, кровать, казалось, плыла, мерно покачиваясь. Снова булыжные мостовые Нюрнберга поднимались и опускались за его спиной, вместе с Рейнхардтом, который бежал следом, неубедительно оправдываясь в том, что втянул его в Золотой Совет инквизиции. «Видите ли, нам необходимы деньги… - уверял он. - Ваше свидетельство было решающим».
Губы Фауста скривились при этом воспоминании. Чтобы с ним обращались так!… связывали, унижали, избивали ни с того ни с сего - да это просто недопустимо! Если бы причиной подобного обращения был любой другой мужчина, отец какой-нибудь другой женщины… Он, Фауст, менял мир, переделывая его по своему образу и подобию, и к этому был привлечен второразрядный коммерсант. И все же, что касается Рейнхардта, он по-прежнему зависел от него, был его мелким чиновником, хорошо оплачиваемым, но обязанным блюсти его интересы, обеспечивать потребности и заботиться о благосостоянии его семейства.
Ничего не скажешь, сделку он заключил омерзительную.
- Покажи мне Маргариту, - слабым голосом попросил он.
- Как пожелаешь, - отозвался Мефистофель. - Еще я могу, если хочешь, конечно, донести до тебя ее запах. Вчера она была в бане, поэтому сейчас аромат особенно лакомый.
- Да, прошу тебя, - простонал Фауст.
Затем, как всегда, как будто бы сидя на краю ее постели, он глядел вниз на ее скованное сном тело. Фаусту было мучительно лицезреть ее вот так. И он глубоко вздохнул.
- Какая страшная штука - любовь, - тихо проговорил он. - Ныне я не знаю мужчины несчастнее меня. Посмотри на нее! Она прекрасна, да, но я видел столкновение галактик и туманности, дающие жизнь звездам. Почему же я так алчно жажду, чтобы она взглянула на меня? Почему должен, сдерживая дыхание, ожидать ее легкого покашливания, очертания ее тени в дверном проеме? Какой безумец добровольно избрал бы мою участь - быть рабом женщины, которая знать не знает, как я из-за нее терзаюсь?
