— Красив старик! — высказался я вслух. — Так и веет от него мудростью веков.
Инга, органически не переносившая высокопарных фраз, сразу же уцепилась:
— Скорее бездушием и тупостью каменного истукана.
— Сама ты бездушный циник! Это великое творение человека.
— Истуканы тоже творения человека. И среди них тоже попадаются очень даже впечатляющие. И все-таки это просто тупые камни, и нечего наделять их человеческими качествами. Мудры сами люди, а не вещи, пусть даже и такие громоздкие, как твой Штефль.
Убеждать Ингу было бессмысленно. Она спорила из любви к спору. А уж формальной логики ей не занимать.
Мы заявились к Штефлю задолго до начала органного концерта. Обошли, не торопясь, весь собор снаружи, подолгу приглядываясь к латинским и готическим надписям на каменных плитах — местах захоронения коронованных особ и знатного духовенства. Затем через боковой вход с кружевной аркой прошли в молельный зал.
Высоченные, терявшиеся где-то в сумеречной выси, в несколько обхватов колонны обманывали глазомер. Внутри собор поначалу не казался таким уж вместительным. Но стоило только измерить шагами расстояние от одной колонны до другой, как сразу становилось ясно: да это же целая большая площадь! Одновременно присутствовать на богослужении могло чуть ли не пятнадцать тысяч человек.
Инга обратила внимание на телефонные аппараты, подвешенные на основаниях колонн.
— А это для чего? Разговаривать с богом?
Мы подошли ближе, прочитали надписи на немецком, английском и французском языках. Автомат давал двухминутную справку об истории собора на любом из названных языков. Стоило только бросить монету и нажать нужную кнопку.
— Очень удобно! — похвалила Инга. — И богу помолишься, и культурный уровень поднимешь.
Век техники не обошел Штефль и в другом отношении. Собор был радиофицирован. Современным проповедникам во время богослужения не приходилось драть глотку, как прежним поколениям служителей культа.
Вообще человеческий голос звучал здесь подавленно и жалко. Иное дело орган. Римские папы знали, что делают, когда решили внедрить в католические храмы этот поразительный инструмент. Казалось, сам бог вещает людям на своем бессловесном, но громогласном и хватающем за душу языке.
В интерпретации Баха владыка небесный не только басисто рокотал, сотрясая своды и внушая священный трепет, он умел и нежно ворковать, даже смеяться переливистыми трелями. Бах и в церкви, наперекор всему, оставался самим собой: жизнелюбцем и весельчаком.
