Рыжебородый остановился. По его узкому, изрезанному глубокими морщинами лбу, под мышками, по ногам струился пот. Он весь дымился от гнева и бега. Ему хотелось выругаться, но он сдержался.
— Доколе, Адонаи, доколе? — только и смог жалобно прошептать рыжебородый, проглотив ругательства.
Однако ярость его не улеглась. Он обернулся, и пройденный длинный путь с быстротой молнии вдруг развернулся перед его мысленным взором: горы стали ниже, видение внезапно переметнулось, люди исчезли, и юноша увидел, как у него над головой, на низком потолке из плетеного тростника распахнулась воздушной вышивкой трепетно играющая обилием цветов и узоров Земля Ханаанская. На юге колыхалась изгибающаяся, словно спина пантеры, Идумейская пустыня. За ней душило и поглощало свет ядовитое Мертвое море. Далее обращенный вспять заповедями Иеговы бесчеловечный Иерусалим, по стогнам коего струилась кровь приносимых в жертву Богу агнцев и пророков. За ним — идолопоклонствующая, заразой пораженная Самария с колодцем посредине, из которого черпала воду размалеванная женщина. За ней, на северном краю — лучезарная и улыбающаяся сочно-зеленая Галилея. Из конца в конец видение пересекала река Иордан, кровеносная жила Божья, с равной щедростью орошая в течении своем зыбучие пески и сады, давая испить Иоанну Крестителю и еретикам самаритянским, блудницам и рыбакам геннисаретским.
Возрадовался юноша, узрев во сне своем святую землю и воды святые, и простер уж было длань свою, желая коснуться их, но дрогнула вдруг в Мягком сумраке алеющая зарею Земля Обетованная, сотворенная из росы и воздуха и прадавних чаяний человеческих, дрогнула и угасла. И едва угасла Земля Обетованная, раздались мычанию подобные голоса и ругань, и снова появилась продирающаяся сквозь скалы и заросли кактусов, но теперь уже обретшая иной облик, неведомая многоглавая толпа. Как поистрепались, как исхудали и сморщились исполины, как жалко свисают долу их бороды! Людишки, жалкие, запыхавшиеся людишки, с трудом переводящие дыхание, каждый из которых держал в руках странные орудия пыток: кто ремни с железом, кто щипцы и стрекала, кто толстые, с широкой шляпкой гвозди, трое приземистых коротышек несли невообразимо тяжелый крест, и, наконец, последний, самый невзрачный на вид, косоглазый, — терновый венец.
Рыжебородый наклонился, посмотрел на них и презрительно покачал массивной головой.
— Не веруют, потому и сил у них не хватает… Не веруют и потому я должен мучиться… — услышал спящий слова, которые тот произнес, словно размышляя вслух.
