«Держаться» в таких условиях означало лишь затягивать нашу и без того мучительную агонию. Неужели перед нашей разгромленной армией еще ставилась стратегическая задача, которая могла бы явиться моральным оправданием этих непомерных жертв? С каждым днем бессмысленность дальнейшего сопротивления становилась все более очевидной. Правда, у главного командования сухопутных сил и у ставки Гитлера оставался еще один аргумент, на который они ссылались теперь, разъясняя нам свою точку зрения. Аргумент этот, судя по всему, повлиял и на последние решения командования нашей армии. Заключался он в том, что наше сопротивление до последнего патрона, точнее говоря, наше самоубийство, позволяло создать и стабилизировать новую линию фронта{43*}. Мы в «котле» не имели ясного представления об обстановке, которая складывалась в тот момент на южном участке Восточного фронта. В наших вышестоящих штабах было, конечно, известно о тяжелом положении группы армий «Дон» и об опасности, нависшей на юге над немецкими армиями, отступавшими с Кавказа. Однако было ясно, что наше дальнейшее сопротивление (и, следовательно, неминуемая гибель) едва ли смогут повлиять на развитие событий, особенно после того, как территория нашего «котла» начала с каждым днем уменьшаться, С этого момента русские под Сталинградом получили возможность высвобождать все новые и новые силы и перебрасывать их на другие участки фронта. Начиная с середины января, они, без сомнения, так и поступали. Надо полагать, что противник мог бы без большого труда сравнительно быстро покончить с «котлом» одним решительным ударом, если бы он не снял с этого участка фронта некоторые из своих ударных соединений, действовавших против нас в первые дни наступления, и часть тяжелого вооружения. Но русским не было необходимости избирать такой план, связанный с большими жертвами. Время и без того работало на них. Советские войска, преодолев отчаянное сопротивление, опрокинули наши части и проложили себе дорогу в «котел». Теперь русские явно не торопились: обложенный со всех сторон, затравленный, издыхающий зверь был им уже не страшен. Русские давно уже навязали нам свою волю. Они могли добить нас в любой удобный для них момент.
То, что происходило на Волге, уже нельзя было отнести к категории неизбежных на войне тяжелых, но оправданных жертв. Голгофа двухсоттысячной армии была гораздо страшней всех неудач и поражений немецкой военной истории, в том числе и Верденской катастрофы, прежде всего потому, что это была медленная смерть огромной массы обреченных, уже не способных к сопротивлению людей. Здесь обрекли на гибель часть немецкого народа, и уничтожение ее поставило под угрозу само наше национальное существование. Это поражение нанесло также громадный моральный ущерб всей нации. Неужели восстановление стратегического равновесия, к тому же, быть может, недолговременного, непрочного и обманчивого, могло оправдать все эти безмерные страдания и жертвы, эту затянувшуюся массовую агонию и полное презрение к человеческой жизни и достоинству.
