- Стало быть, хорош!
- А мне что? И в Сибири люди живут.
- Отец и мать-то у тебя есть?
- Ну их! Живы еще, не поколели...
- А чти отца твоего и матерь твою?
- Пущай... Я так понимаю, что они первые мне злодеи и душегубцы. Кто против меня мир натравил? Они да дядька Степан. Больше некому.
- Много ты знаешь, дурак... Мир и без твоего дядьки Степана чувствует, какой ты человек есть. А за что это тебя здешние мужики вешаным зовут?
- А когда я мальчиком был, так наши мужики чуть было меня не убили. Повесили за шею на дерево, проклятые, да, спасибо, ермолинские мужики ехали мимо, отбили...
- Вредный член общества!.. - проговорил Ефрем и вздохнул.
Он повернулся лицом к стенке и скоро захрапел.
Когда он проснулся среди ночи, чтоб поглядеть на лошадь, Кузьмы в избе не было. Около открытой настежь двери стояла белая корова, заглядывала со двора в сени и стучала рогом о косяк. Собаки спали... В воздухе было тихо и спокойно. Где-то далеко, за тенями в ночной тишине, кричал дергач да протяжно всхлипывала сова.
А когда он проснулся в другой раз на рассвете, Кузьма сидел на скамье за столом и о чем-то думал. На его бледном лице застыла пьяная, блаженная улыбка. Какие-то радужные мысли бродили в его приплюснутой голове и возбуждали его; он дышал часто, точно запыхался от ходьбы на гору.
- А, божий человек! - сказал он, заметив пробуждение Ефрема, и ухмыльнулся. - Хочешь белой булки?
- Ты где был? - спросил Ефрем.
- Гы-ы! - засмеялся Кузьма. - Гы-ы!
Раз десять со своею странною, неподвижной улыбкой произнес он это "гы-ы!" и, наконец, затрясся от судорожного смеха.
- Чай... чай пил, - выговорил он сквозь смех. - Во... водку пил!
И он стал рассказывать длинную историю о том, как он в трактире с заезжими фурщиками пил чай и водку; и, рассказывая, вытаскивал из карманов спички, четвертку табаку, баранки...
- Чведские спички! - во! Пшш! - говорил он, сжигая подряд несколько спичек и закуривая папиросу. - Чведские, настоящие! Погляди!
Ефрем зевал и почесывался, но вдруг точно его что-то больно укусило, он вскочил, быстро поднял вверх рубаху и стал ощупывать голую грудь; потом, топчась около скамьи, как медведь, он перебрал и переглядел всё свое тряпье, заглянул под скамью, опять ощупал грудь.
- Деньги пропали! - сказал он.
Полминуты Ефрем стоял не шевелясь и тупо глядел на скамью, потом опять принялся искать.
- Мать пречистая, деньги пропали! Слышишь? - обратился он к Кузьме. Деньги пропали!
