Длинные, циркулями, ноги его в черных растоптанных бутсах казались какими-то беспомощно добродушными, неуклюжими и как бы неспособными к решению той сложной и опасной задачи, которую предстояло выполнить.
Вытянутое лицо Димы, несколько посеревшее от волнения, несмотря на зловещую гримасу, казалось потерянным, теряющим целеустремленность. Но угрожающее «Нейтрон твою в корень!» то и дело слетало с искривленных и подсохших синеватых губ Димы, словно подхлестывающий удар хлыста.
Белый лавсановый чепец, очень новый по сравнению с комбинезоном и не потерявший еще своей угловатой формы, был велик ему и глубоко налез на уши, почти полностью прикрыв морщинистый, в коричневых пятнах лоб.
Черные, с сильной проседью пряди волос сильно выступали из-под чепца, особенно сзади, над воротником.
– В открытый космос идешь, Дима! – крикнул дозиметрист Цариков, и глаза его, какие-то странно открытые и налитые светлой кровью, удивленно и вместе с тем с уважением глядели на Диму. – Одумайся! Звезду ведь голыми руками хватать идешь!..
Но Дима уже не слышал его. Он шептал что-то, неслышное сквозь бычачий вой ревунов, словно прицеливался на кусок искореженного ржавого металла, нашпигованного высокорадиоактивным ядерным топливом, испускающим губительные нейтроны и столь же губительные жесткие гамма-лучи.
Цариков-то был прав. В центральном зале и впрямь в этот миг был открытый космос. Густо ионизированный излучениями и насыщенный аэрозолями воздух ощущался очень сухим, каким-то чересчур прозрачным и вместе с тем будто мерцающим и струящимся. Да и воздухом ли был этот непривычный и губительный для человека ионизированный газ?
– Не сбивай с панталыку! – рявкнул Фомич, гневно сверкая на дозика налитыми кровью белками. – А то сам иди! Умник выискался!..
Цариков испуганно отпрянул, а Дима, словно ждавший окрика как приказа, нырнул в открытое космическое пространство центрального зала.
Неожиданно для Фомича Дима пошел не прыжками, не бегом, а быстрым деловым шагом, даже несколько небрежно, точно спешил куда-то далеко по срочному делу.
Свинцовой тяжести доспехов он не ощущал, весь казался себе настолько легким, словно легче воздуха. Будто и вправду обрел вдруг невесомость в открытом космосе.
Он шел, испытывая все нарастающее чувство непонятной веселости. Начиналось то самое «нейтронное похмелье», вызванное интенсивными излучениями, которое много позже вспоминалось с бравадною усмешкой и тайной гордостью, мол, «смертельно, а весело…».
