Боже мой, дни и впрямь какие-то окаянные. Ну почему у него должна была сломаться машина, почему именно сегодня и именно здесь? Зачем мы вообще поехали на дачу? Ведь не хотела же, как чувствовала. Боялась даже – в дороге что-то случится – так муторно было на душе. Уж лучше бы – в дороге… Что же делать, что мне теперь делать? Он ведь все может, он просто уничтожит меня. Он будет шантажировать – это у него на лбу написано крупными буквами. Он будет унижать меня, он… Господи, он за все отыграется, мало ли что он еще делал для Бориса, наверняка делал. А теперь Бориса нет, а я – вот она, тепленькая.
Что– то надо делать, что-то надо немедленно сделать… Может, пойти к нему, предложить денег? Нет, деньги он не возьмет – те, кого он уничтожал, наверняка тоже предлагали. Нет, у меня он точно не возьмет. Особенно теперь. Ну хорошо, встану на колени, буду умолять, унижаться – он явно из тех, кто получает удовольствие, унижая других. Да, ничего не скажешь – веселенькая получается альтернатива – или купить, или продаться, дожила. А что еще мне, Господи, остается? Что?
Как же все это жестоко и как справедливо одновременно. С чего это, собственно, ты вдруг решил, что все прощено и забыто? Извольте, сударь, получите напоминание. В лучших, к слову сказать, традициях – и в полночь, и в бурю. Кто же там воздает нам, смертным, по заслугам? Бог? Дьявол?
Мистика какая-то, но Лазарь-то уж точно душу продал сатане. С ума можно сойти, как он изменился. Ведь сколько времени я сидел рядом, смотрел на него, говорил, слушал – и даже тени сомнения, догадки не промелькнуло. Просто другой человек, совершенно другой – молодой, намного моложе настоящего, а главное, слеплен из какого-то другого теста.
И все равно – странно, что именно он каждый раз возвращается ко мне, чтобы сорвать корочку с раны. Почему он, по какому праву? Ведь если разобраться по существу, он виноват больше меня. Нет, Господи правый, я далек от мысли переложить свой грех на чужие плечи – мой крест, мне и нести. Но ведь тогда я ушел с причала – подло, мерзко ушел, сбежал, – но ведь я был уверен, что с Ольгой ничего такого не случится. Я же знал, сколько там воды… А он оставался, он ждал, он не мог не понять, что с ней что-то неладно. Собственно, он ведь и признал это тогда в ДАСе. Как он сказал? Он сказал: «Какого хрена я должен был ее спасать…»
То есть он знал, что ее надо спасать, и не стал этого делать.
То есть он и убил ее!
Боже правый, Господи, почему я раньше никогда не думал об этом?
