Воспоминания | страница 20



В своей деятельности на посту рейхсканцлера он также исходил в основном из мысли о войне на два фронта, а собственно политикой занимался мало. Его дружественное отношение к полякам было обусловлено тем, что он не хотел иметь в их лице ожесточенных врагов, когда начнется война. В 1893 году я провел несколько недель с итальянским королем Гумбертом и сказал ему по просьбе Каприви: Решение лежит на Рейне. При расторжении договора о перестраховке Каприви (как он сам говорил мне) руководствовался тем чувством, что этот договор является не совсем честным, поскольку война была неизбежна, к тому же он лишал нас доверия Австрии. В 1870 году Каприви и принц Фридрих Карл ездили с официальным визитом в Россию. Он почувствовал там ненависть петербургских офицеров, всеобщую зависть к покрывшей себя славой прусской армии. Я убедился на собственном опыте, что он был прав. Мы, так сказать, слишком много побеждали. Каприви рассказывал, что император Александр II умышленно избегал германских офицеров, но как-то подошел к ним в одной из зал и сказал Каприви: Вы и не знаете, как я вас люблю, но здесь я не смею этого показать. Учитывая характер Каприви, я считаю совершенно исключенным, что при расторжении договора о перестраховке он подчинился английскому или придворному влиянию. Чтобы теснее связать с нами Австрию на случай войны, он заключил торговый договор 1891 года, невыгодный для нашего сельского хозяйства.

Каприви не находил времени для развития наших морских интересов в духе Штоша, да у него и не лежало к этому сердце. Он принадлежал к отпрыскам чиновничьих и офицерских семей, которым вопросы экономики кажутся чуждыми и непривлекательными.

Развитие промышленности и торговли не находило отклика в этом одиноком, лишенном личных потребностей человеке. Поэтому он сначала противился приобретению колоний, хотя впоследствии удачно и энергично руководил военными операциями, связанными с расширением наших колоний.

2

Руководя морским ведомством, я старался удовлетворить справедливые требования производящих сословий и вновь взялся за прерванное в 1883 году развитие наших морских интересов в духе Штоша; при этом я неоднократно натыкался на противоречия, порожденные всем ходом германской истории. Бережливость и бюрократическая узость мешали нам проложить себе дорогу в мир.

Флот имел больше возможностей почувствовать и осознать это, нежели армия. По самому своему назначению он должен был мыслить в мировом масштабе. То, что вплоть до великой войны армия мало изучала внешний мир, особенно Англию; то, что армия вступала в мировую войну со старыми идеями борьбы на два фронта и, обладая естественным перевесом над флотом, обусловленным преобладанием в Германии сухопутных традиций над морскими, хотела видеть во флоте своего рода отряд саперов, не думая о том, что главным фронтом был морской (поскольку тяжелая, но не безнадежная судьба столкнула нас с всемирной коалицией); короче говоря, то, что армия продолжала держаться точки зрения Каприви при совершенно изменившейся международной обстановке, – является одним из исторических факторов, определивших исход войны. Впрочем, об этом я скажу ниже.