– Вставайте, ваше благородие, надо нам подальше отойти, а то при свете тут уж больно заметно.
– Зря только время потратили, – спросонья недовольно заговорил Борис, – не придет, верно, пасечник.
– Тише! – прошептал Саенко.
Скрипнула калитка.
– Заходите, ребята, заходите, – послышался фальшиво-приветливый голос пасечника.
«Не успели отойти, – пронеслось в голове у Бориса, – теперь придется тут торчать, опасно это».
Саенко выглянул из высокой, подсыхающей уже, травы, что росла под вишневыми деревьями. В дом входил невесть откуда взявшийся пасечник, а на дворе топтались человек пять оборванных, заросших бородами мужиков непонятно какого звания и возраста.
– Зеленые! – прошелестел Саенко одними губами.
– Сам вижу, – кивнул Борис в ответ. Те зашли в дом, не оставив во дворе часовых, что свидетельствовало о полной их беспечности. Пасечник выскочил пару раз во двор по хозяйству, затем тоже скрылся. Пора было уходить, но уже сильно рассвело, так что из окошка хаты их могли увидеть. Решили ждать. По прошествии некоторого времени в хате растворилось окошко, видно, душно стало в тесной горнице и накурено. По оживленному разговору, доносившемуся из окна, Борис понял, что угощал пасечник своих гостей не только медом и молоком, а также салом и горилкой. Разомлевшие в тепле и сытости, гости дошли уже до такой стадии, что начались задушевные разговоры.
– Что-то я у вас вот этого, здорового, не помню, – выспрашивал старик.
– А это Федор, недавно к нам прибился, – охотно отвечал ему чей-то бас, по густой интонации которого Борис определил главного среди этого вшивого народца. – Он, вишь, не отсюда, раньше в лесах жил, а сюда надумал, что у нас зима теплее будет.
– Теплее не теплее, а все одно в курене-то зимовать не больно сладко, – проворчал Федор.
– Давно бедуешь? – полюбопытствовал старик.
– Второй год уже. Вся моя судьба повернулась из-за бабы, – в хриплом голосе Федора послышалось оживление.
– Зазноба, что ли?
– Не, сестра родная. Я в ее дела никогда не совался, я парень холостой, она первая на деревне красотка. И вот она поймай меня как-то за рукав, черным глазом на меня косится и говорит: «Братуха, – говорит, – а ведь меня Иван Алексеич сватать хочет, уж и приданое спрашивал». Иван же этот Алексеич первый наш богач был, удачливый такой, магазин у него на слободке. Сам он вдовый, да сестре не пара, потому – возраст уже порядочный. Но, видно, в красоту-то ее влюбился, вот и начал чудить. «А мне что, – я сестре говорю, – я твоим очам не любитель, а только брат». – «А не обидно ли тебе, брат, – сестра спрашивает, – что у меня приданого – кот да кошурка, и мышь в печурке?» – «Нет, – отвечаю, – не я их тебе добывал, не мне их и стыдиться». – «А не хочешь ли ты, брат, этого самого Ивана Алексеича кулаком между глаз нынче потчевать, когда он с наших посиделок пойдет? Очень он мою красу и гордость обидел». Это я захотел.
