В остальном же он, конечно, был примерный семьянин: ходил за хлебом, мыл кухню, учил с дочками иностранные языки и даже никому не нужную латынь, успевал и к лекциям готовиться, и за меня кандидатскую писать. Я водила девочек в школу и в балетную студию, преподавала философию, вечерами наливала себе джин с тоником и занималась самоудовлетворением, я больше не хотела его, он был для меня только использованным спермобанком. Я же продолжала вызывать его интерес, он ходил за мной по пятам со своей тетрадкой для записей и все время неожиданно спрашивал: “Скажи мне, не задумываясь, о чем ты только что сейчас думала?” - “О том, что ты - мудак”, - думала про себя я, а вслух произносила: “О невыносимой легкости бытия”. Степа удовлетворенно хмыкал, делал какие-то пометки и убегал к себе в кабинет.
Жить стало сложнее, денег катастрофически не хватало, несмотря на наши две кандидатские зарплаты и помощь академика, которому впервые в жизни тоже стало несладко. Степа начал одалживаться у своих студентов, которые занялись бизнесом - кто торговал шашлыками, кто держал киоск со жвачками, кто стал поставлять девочек нуждающимся. Академик пораскинул мозгами и стал сдавать внаем открывающимся фирмам помещения своего института, да еще работать за валюту на иностранные государства, раньше это называлось шпионажем. В общем, выкручивались. А тут у Степки начался какой-то прорыв с работой - ни с того ни с чего он стал получать пачками приглашения на международные конференции или даже на чтение лекций за рубежом, может, думала я, он феномен какой? Дочки больше не нуждались в моем сопровождении в школу и кружки, с полной ставки я перешла на полставки, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье, и чуть увеличила дозу потребляемого спиртного. Степу стал волновать мой растущий пофигизм к жизни, и он устроил мне годовую стажировку в одном из университетов США, уверяя, что сам справится с хозяйством и нашими подростками. И я отправилась в страну Ширли Макклейн, к тому времени уже выгнавшей взашей нашего именитого плейбоя, который быстренько написал книгу о том, как сам ее бросил.
Не будет преувеличением сказать, что все мои попытки выучить хотя бы один иностранный язык при помощи Степы, лингафонных кабинетов и курсов при МИДе не увенчались успехом, это уже потом - после моей так называемой стажировки я стала говорить по-английски не хуже тамошних латиносов. В аэропорте Бостона меня любезно встретили, табличку со своим именем, которую держал в руках представитель университета, я нашла и с гордостью прочитала, на этом мои познания окончились. По кампусу меня водили за ручку, иначе бы я умерла с голода и никогда не нашла нужной аудитории. Зачем-то ходила даже в библиотеку, якобы заниматься, и, к счастью, нашла там довольно много литературы на русском языке, что было хотя и скучно, но зато спасением стажировки, по этим источникам я смогла потом составить научный отчет. Самое ужасное, что я не рассчитывала на холодные зимы в Америке, вероятно, спутав этот материк с Африкой, и оделась довольно легкомысленно, мой багаж состоял сплошь из обтягивающих платьев от Диора, привезенных свекром, на меня все пялились, хотя обычно там не замечают, кто в чем одет.
