Никаких доказательств этой истории, типа первого варианта американской конституции с автографом одного из президентов США “Стиву от Джорджа” или “Биллу от Авраама”, она мне предъявить не смогла. Но вот косвенное доказательство того, что в Штатах у нее что-то произошло серьезное, у меня было: жена стала пить, пила виски, хотя и без содовой, но каждый день. То, чего не смогли привить ей в детстве опустившиеся алкаши-родители из польских обедневших дворян, тому научили в американской психушке во время ее научной стажировки в одном из ведущих университетов Бостона, по иронии судьбы носящего имя одного из президентов США, прапрадеда предполагаемого насильника-психиатра. Когда я вспылил от этого нового безумия и спросил ее, почему я должен верить всему этому бреду про ее шашни с американскими президентами и их дебильными отпрысками-неудачниками, она спокойно задала мне вопрос: “А почему я должна верить твоему чаю с королевой? Может, ты догадался ложечку с вензельком оттуда спереть или хоть салфеточку к рукам прибрать? Ты с королевой - чаи распиваешь, а я с будущим президентом США - трахалась, всякое бывает. И вообще, реальность не нуждается в доказательствах”, - совсем некстати процитировала она Хайдеггера. Ну, почему моему кумиру так не везет? Мне впервые стал понятен философ-структуралист Альтуссер, зарубивший свою жену, я думаю, что, если бы я был в числе присяжных на его суде - случись это после одного из наших споров с женой, я просил бы его оправдать.
Хотя, говоря откровенно, в ее словах был определенный резон. Что есть слова и как они связаны с реальностью, чем факты жизни более реальны, чем наши сны, рассказанные друг другу истории? Почему Евгений Онегин живет уже не первую сотню лет, а вот некоего Александра Квопинского даже современники не упоминают? Разве я изменяюсь внутренне от того, что люди зовут меня то Степаном, то Николаем?
Продолжение профессиональной трудовой деятельности. мои ученики.
Часть вторая
Третье поколение моих студентов было особенным - учиться на неидеологическом (наконец-то!) факультете пришли дети диссидентов, моих коллег, друзей и прочей интеллектуальной элиты. Это были носатые, очкастые, одинаково стриженные “унисекс”, одетые в потертые джинсы и безразмерные свитеры бесполые существа со знанием, как минимум, трех европейских языков, классической латыни и греческого, многие уже взялись за японский. Философов они читали еще в детстве в подлинниках, развитая по модным методикам память позволяла им цитировать целые страницы проходимых классиков и бестактно поправлять меня во время лекций, когда я оговаривался или что-то подзабывал. Они считали себя почти что небожителями, снобизм выпирал из пор вместе с юношескими прыщами. Каждый мечтал стать знаменитым, покорить всю мировую философскую общественность новыми направлениями в исследовании метафизики, я их недолюбливал и боялся.
