Филиппа скатилась с кровати, словно бревно. Мальчишка, очевидно, понял, что он обнаружен, так как Филиппа, горько рыдавшая на полу, все же расслышала, как он в панике ссыпался по шершавому стволу вниз.
После этого случая на протяжении примерно недели Филиппа каждый день открывала занавески и ложилась на кровать обнаженной, подставляя тело лучам любопытного солнца. Рядом с ней на покрывале лежал служебный револьвер отца, заряженный и со взведенным курком. Филиппа твердо решила, что если мальчишке снова вздумается подглядывать, она отстрелит ему то, за что он с таким упоением держался в первый раз, но маленький негодяй так и не решился повторить свой опыт. Очевидно он обратил внимание на отсутствие револьвера, обычно лежавшего в серванте на самом виду. Старшина Раскин не заметил и этого.
Сегодня Филиппа намеревалась принять душ сразу по возвращении домой, но вдруг почувствовала себя слишком измотанной даже для того, чтобы на несколько минут оторваться от кремово-белого шелкового покрывала. Еe сил хватило лишь на то, чтобы затолкать под голову вторую подушку – так было удобнее разглядывать собственное тело.
Это было захватывающе интересно. Филиппа словно смотрела на какую-то далекую страну, существовавшую совершенно отдельно от нее. На переднем плане высились два крутобоких холма, каждый из которых был увенчан темным островерхим храмиком. В просвет между холмами виднелась широкая долина, которая завершалась укромной ложбинкой, поросшей густым, дремучим лесом.
Жара была такой, что маслянистая испарина выступила на всем теле Филиппы. Влажная кожа, покрытая прекрасным ровным загаром, матово блестела, а округлые выпуклости бедер выглядели так, словно их чуть тронули светлым желтым лаком.
При всей своей склонности к задумчивой созерцательности, мать Филиппы все-таки по-своему любила дочь. Заботясь о ней, она поставила в изголовье кровати вазу с ярко-алыми цветами. Цветы были свежие; Филиппа поняла это по тому, что на лепестках дрожали капельки воды, а она помнила, что около часа пополудни прошел небольшой дождь.
Филиппа протянула руку к одному из цветков и стряхнула дождевые капли себе на грудь. Вода собралась на коже в приплюснутые шарики, напомнившие ей группу толстяков, терпеливо сидящих на земле в ожидании какого-то события. Две самые большие капли, – решила Филиппа, – будут папой и мамой, а три капельки поменьше – детками.
Она позволила им немного посидеть на одном месте, потом глубоко вдохнула. Грудь ее поднялась, живот опустился, и пять водяных капелек, одна за другой, покатились под уклон. Две больших капли и одна поменьше юркнули в пупочную впадину и там затаились, но двое «деток» второпях промчались мимо цели и, в панике скатившись по животу вниз, затерялись между плотно сжатых бедер.
