Вдруг разом она вспомнила: о Семипалом рассказывали легенды, Циля говорила, что Семипалый "миллионщик"…
- Пройдемся? - спросил он. - Погуляем.
Катя собралась отказаться как отрезать, и одновременно кинулась за занавеску, схватила блузку, юбку, увидела, что пуговицы на поясе не хватает, разозлилась и, с колотящимся сердцем, принялась судорожно пришивать пуговку, укалываясь нервными пальцами об иголку.
Вошла бабка Лена и оторопела, увидев сына. Очень редко заходил сюда Юрий Кондратьич. Бабка засуетилась, не зная - что сказать и как быть. Не знала, по делу зашел сын, или как…
- Юра, может, выпьешь? - наконец робко предложила она.
- Нет, я сегодня не пью, - насмешливо, громко сказал он… - Завтра ведь праздник… Такой большой праздник завтра, а у меня во рту будет плохо… Куда это годится… - И ясно было, что он насмехается, а вот над кем - непонятно. То ли над матерью, то ли над Катей…
На минуту в комнате повисло тягостное молчание, только Колян и Толян сопели за столом, старательно уткнув прыщавые физиономии в учебники.
Потом бабка решилась:
- Юра, сынок… Лиде бы помочь маленько… Ведь из сил выбивается…
- Хватит! - оборвал он ее тихо и жестко. - Слышать об этой кобыле не желаю…
Катя вышла из-за занавески. Юрий Кондратьич поднялся, распахнул перед нею дверь и молча пропустил вперед. На мать не оглянулся. Баба Лена так и осталась сидеть с оторопелым лицом.
На "Тезиковку" ходил десятый трамвай, по воскресеньям набитый людьми до того предела, когда сдавленная чужими локтями и спинами грудная клетка выдыхает задушенный стон, когда тебя вносит и выносит из трамвая на чьих-то плечах и спинах; толпа выдавливается на остановку, как повидло из пирожка.
Так добирались до знаменитой толкучки на Тезиковой даче. Вроде был такой купец до революции - Тезиков, вроде дача у него была в тех местах. Хотя, как считала Катя, - незавидное место для дачи: кривые глинобитные улочки, обшарпанные ду-валы, железнодорожные пути… Словом, "Тезиковка"…
Ехать долго, муторно. Летом - духота и тошнотворно тяжелый запах пота и кислого молока, которым узбечки моют головы. Зимой - мерзлые окна, воняет мокрыми овчинными воротниками, не пробиться через заграждения ватных спин.
Кондукторши со своими кирзовыми сумами на животах как цепные псы: проходит кампания по борьбе с паранджой, и велено не пускать в городской транспорт представительниц средневекового мракобесия.
- Куда прешь, в парандже?! - орет кондукторша скрюченной старухе. - Не пускайте ее, граждане! Пусть сымает!
