Он засмеялся:
– Она бракованная. А телефон записать можете.
Телефон она записала. Дама с вуалеткой повисла у Настасьиного собеседника на руке, задышала ему в лицо легким перегаром.
Он отходил с носительницей алой шляпки, за ним двинулся доселе подпиравший стенку амбал, - видимо, Жорик. В дверях человека с красной авторучкой качнуло, тут только я понял, насколько он пьян.
– Да он в дупель пьян, - сказал я, - надо же, а ведь почти незаметно.
– Заметно, - сказала Настасья, - бледный как смерть. Когда пьян, всегда бледен, аж губы белеют.
– «Когда я пьян, - запел он, оборачиваясь к нам, - а пьян всегда я…» Дама увлекла его в коридор, Жорик поддержал под локоть.
– Кто это? - спросил я.
Не отвечая, Настасья пошла в прихожую, молча надела перчатки, я подал ей плащ, мы пересекли замусоренный двор, ни души, бумажки и прочие помоечные детали метались под ногами, гонимые ветродуем, без устали летали; на набережной Обводного никого, лишь мы и ветер. Пройдя квартал, мы поймали такси и в тягостном молчании вернулись в ее дом, встретивший нас недоуменной отчужденной тьмою.
Я зажег бра в библиотеке, зажег торшеры и люстры, настольные лампы, ее ночник. Занавески были задернуты. Она молчала. Я зажег и свечи. Она переодевалась, усталая, отчужденная, протрезвевшая совершенно, постаревшая. Я принес кофе. Настасья вынула из ушей сережки, маленькие кораллы, отхлебнула кофе, расплакалась
– Зачем ты зажег свет? Погаси. Пусть будет темно.
Мы уснули почти одновременно, обнимаясь в объятиях тьмы.
И почти одновременно проснулись; шло к утру, но было еще сумрачно, почти ночное освещение; одно из ночных внезапных пробуждений, толчок извне или изнутри.
– Мне снился японец, - сказал я. - Кончится ли эта ночь когда-нибудь?
– Мне тоже снился японец. Твой какой? Как снился? Расскажи.
– Я плохо помню. Слишком резко проснулся.
– Вспоминай потихоньку. По кусочку.
– Ну, ночь, - начал я нерешительно. - Дом с бумажными ширмами.
– Там, во сне, ночь? - спросила она шепотом, в шепоте ее звучал страх. - Но ведь не совсем темно, да? Фонарь горел?
– Горел. Бумажный фонарь со свечой внутри.
– Со свечой внутри, - шептала она, - бумажный лимонный фонарь. И он выше; на крыльцо.
– Он вышел на крыльцо. При свете фонаря виден был цвет его одежд.
– Пурпурно-фиолетовый, - шептала Настасья.
– Да. Под лимонным фонарем цвет казался темно-лиловым. Японец смотрел на звезды. Он говорил вслух. Я его понимал, но теперь не помню, что он сказал.
– Нам снился звездочет Саймэй Абэ. То есть Абэ Саймэй. Двойной сон, да к тому же про прорицателя, не к добру.
