Начальник станции то и дело выбегал на платформу и растерянно махал сигнальными флажками.
Орудийный гул то стихал, то нарастал вновь. Снаряды падали у семафора, у водокачки, на станции.
По земле расползался густой бурый дым.
Когда поезд с больными и ранеными проходил мимо мастерских, командир крикнул:
– Прощайте, товарищи! Держитесь! Мы обязательно придем!
А на макушке бугра уже растянулась неровной лентой цепь белых.
Цепь быстро перекатывалась к вокзалу.
Казачья конница вихрем перескочила балку. Размахивая саблями, казаки понеслись вслед за броневиком. Но поезд – конному не товарищ.
Выстрелы слышались все реже и реже. На станции стало тихо.
Красноармейцы отступили.
Начальник станции, подправив короткие рыжие усы и надев накрахмаленную манишку, приготовился к встрече белогвардейцев.
Я со своим приятелем Васькой болтался на воинской платформе.
– Ни красных, ни белых, – сказал Васька.
Где-то сорвался выстрел. Я оглянулся.
– Васька, а Васька, домой пора, – видишь, опять стреляет кто-то.
– Нет, Гришка, чего там домой, пойдем-ка лучше в поселок, – сказал Васька и побежал к вокзалу.
У подъезда вокзала стоял огромный мусорный ящик. Васька заглянул в него, приподнял крышку и, с трудом подтянувшись на руках, прыгнул в ящик.
– Амуниция! – крикнул он. – Смотри, Гришка, бандрандаж матерчатый, с пулеметными пластинками.
Васька подцепил свою находку пальцем и высоко поднял над головой грязный, промасленный патронташ.
– Брось! – сказал я. – Кабы он новый был, а то, смотри, грязищи-то на нем… Да и пластины поломаны.
Васька швырнул патронташ на мостовую, поковырялся в ящике еще немного и вылез.
– Ну, пойдем, – сказал он, поправляя на затылке здоровенную отцовскую шапку.
– В поселок не пойду, давай на казенный чердак полезем, оттуда все видно.
– Ладно, давай на чердак, – согласился Васька.
Мы направились к большому кирпичному дому, который стоял рядом с вокзалом.
Это был самый большой дом в нашем поселке. В нижнем этаже жил начальник станции, а наверху – начальник телеграфа и начальник службы пути. С чердака этого дома хорошо была видна станица, железная дорога и степь до самой Крутой горы.
Когда мы переходили через площадь, Васька как-то съежился и сказал:
– А знаешь, страшно все-таки.
– Я и сам, когда кругом тихо, боюсь.
Мы огляделись. Не было слышно ни шороха. Будто вымерло все.
– Один, поди, не пошел бы? – спросил я у Васьки.
– Нет, ни за что.
Мы стали пробираться вдоль длинного деревянного забора. Вдруг я услышал лошадиный топот.
