Жгучая память, как пламя, ведь вырывом может его охватить, как бумажку, которая около пламени —
– вот еще, —
– вот еще… —
– вспых —
– только
черно-лиловый, морщавый комочек, сереющий в прах золяной!
– Мадам Тителева? – с правом спросит читатель.
– Мэ, мэ,… – ки н'а па д'истуар!…[77]
Нет: не это.
И – точка, как и Домардэн ставил точку, вонзая осиновый кол.
Тук-тук-тук!
Он – в очковые черные стекла; исчезло лицо, потому что очки, борода и парик, – как кордон: перед ними.
– С'э ву[78] – мадемуазель Долобобко?
И – облачко брюссельских кружев, и голые ручки, волос рыжевато зареющих завертень, светло-серебряной сеткою крытый – из двери.
Тут —
– мягко округлым движением длинной руки в воздух вычертил он пригласительный жест, изогнув перед мапемуазель тонкостанистый корпус; на цыпочках вел, шею вытянув, локоть высоко подняв, чтобы видела ломкий и розовый ноготь мизинца.
– О, ля бьенвеню!
И прогиб головы (ей на грудь), и прогребыванье бороды, и разгиб белой кисти:
– Сеси э села![79]
Усадил, рядом сел: и губою полез:
– Котлеццофф, о нон рюс: се мужик, се барбар.
И – в ней взгляд прорастал (не могла его скинуть); и шарф развивной медоносного цвета с плечей оголенных сметнув на колено, ленилась на нем невнимающим взором, пока ей рассказывал он: —
– тэт а тэты с кадэ; се Пэпэ, – профе'сер: «Труля-ля, ме вуаля».
Пригляделся чорт ягодкой!
О, – предстояли: музеи, визиты, девизы, сервизы, маркизы; и сам —
– женераль —
– Золобоб!
Это – с деланным хохотом, – звонким, густым, сахаристым и злым – с оправлением галстуха темно-морковского цвета, с показом такого же цвета носка из-под серенькой, светлой, ботиночки с бледно-серебряной пряжкой; и огромные функции: Фош, Алексеев, – не больше, не меньше, а тут – ха-ха-ха —
– Золобоб!
Гонг!
С изящною задержью за спину руку откинул; и взявшись другой за конец бороды, над крахмалом приподнятой тонким овалом, отблещивая парика красной искрой, – глиссадой, глиссадою, – за мадемуазель Долобобко.
И думал, что здесь приходилось отчитываться как тому бурсаку, Хоме Бруту, который отчитывал панночкин труп.
Так была?
И – не только: был Вий – с «поднимите мне веки!»: Поднимут, – и —
– «Вот он!».
Боялся столовой; боялся Лебрейль, сюда шел; и себя успокаивал: здесь – иностранцы, не русские.
____________________
Формочки белых салфеточек; блюдчатый блеск; или – «Лондон в Москве»; иностранцы: профессор Душуприй сидит: из Белграда; Боргстром нес, промопсив лицом, свои лысищи: швед; нежно вспудренный и большерослый, серебряно-розовый, юно живеющий старец —
