Пока Соболев ломал комедию, Ашотик представил нас с Катькой слегка ошалевшей и не знакомой с народными русскими обычаями миссис Энн Коллмэн, никак не решавшейся сообразить, с кем из двух сопровождавших громыхающего русского голых красоток ей следует целоваться, а с кем здороваться за ручку.
Наконец, все слегка улеглось. Лица африканской национальности на эстраде возобновили свои акустические эксперименты. В зале восстановился ровный гул голосов и жующих челюстей. Мы расселись по часовой стрелке по десятиминутным секторам в тщательно продуманном коварным Ашотиком порядке: блокированный в углу выгородки печальный Коллмэн, ни черта пока не соображающая Энн, хищница отряда кошачьих Катька, милейший Ашот Сергеевич, скромная переводчица я и, наконец, фонтанирующий российским обаянием Соболев.
Налетели официанты с холодными закусями «а-ля рюс». У Соболева возник естественный тост «за встречу». Жалкая попытка Ричарда отполовинить оказалась пресечена решительно и бескомпромиссно. Его лепет про завтрашнее открытие конференции, вступительное слово, совещание и свежие головы я, конечно, перевела, но только потому, что получаю за это деньги. Профессиональный долг, так сказать. Краем глаза я при этом наблюдала, как по ту сторону стола чокаются полными рюмками Катька и Энн. Катька пьет неторопливыми глотками, оттопырив наманикюренный мизинчик. Энн пытается не утратить улыбки и вежливо отхлебывает пятидесятифунтовой, по местным ценам, русской водки. Катька на ломаном английском поясняет, что так не полагается, приводя в пример себя. Энн, вздохнув, после трудных внутренних колебаний хряпает рюмку до дна и вслепую шарит по столу в поисках вилки. Катька подсовывает ей под нос предусмотрительно наколотый хрустящий огурчик. Покатилось.
Через полчаса, когда на эстраде появляется оркестр, и пухленький джентльмен начинает нести в микрофон всякую околесицу, перемежаемую взвываниями оркестра в тех местах, когда следует смеяться, за нашим столом наблюдается следующая сцена. Ричард, перегнувшись через свою тарелку, с открытым ртом ловит каждое слово из моего перевода. Я перевожу соболевские байки о рыбной ловле в окрестностях всех трех наших полигонов. «Кой черт спиннинг!» – возмущается Соболев. – «Пусть свой спиннинг в жопу засунет. Маш, так и переведи: в жопу!» Я поясняю Ричарду, что в России принято обсуждать рыбную ловлю исключительно с употреблением ненормативной лексики. Традиция. Соболев показывает мне волосатый необъятных размеров кулак и открытым текстом заявляет Ричарду по-английски, что «йор спиннинг из гуд онли фор анал факинг». Ричард смеется. «Ты с бредешком у нас походи! Вот это рыбалка!» – кипятится Соболев. – «Маш, как будет по-английски бредень?» Я не знаю. Приходится громоздить что-то про специальную рыболовецкую сеть на двух деревянных шестах, с которой двое мужчин идут в воде вдоль берега, а другие мужчины в это время посредством шума заставляют рыбу в нее заплывать. А потом все эти мужчины варят из пойманной рыбы уху и пьют водку. При упоминании водки Соболев оживляется и формулирует сложный тост, в процессе которого берет с Ричарда твердое обещание сразу после конференции отправиться на Байконур на летные испытания нового носителя, но это не главное, а главное – они поедут на рыбалку, и Соболев научит Ричарда ловить рыбу «брьедьньем». «Машка, ты тоже едешь, будешь посредством шума рыбу загонять,» – говорит Соболев и заставляет выпить меня вместе с ними на троих. На другой стороне стола Катька, подперев щечку кулачком, слушает романтический рассказ Энн о том, как та, будучи еще студенткой колледжа, познакомилась с Ричардом, свежеиспеченным доктором философии, во время трехдневной экскурсии по Йеллоустоунскому национальному парку. Рассказ иллюстрируется фотографиями, добытыми из сумочки Энн. Она их что, всегда с собой таскает, что ли? Обе – и Энн, и Катька, уже слегка тепленькие. Катька вряд ли понимает хотя бы четверть из того, что говорит Энн. Однако, завидев среди фотографий детские, она тыкает в них коготком, и Энн с готовностью переключается на рассказ о детях. Трезвый Ашот Сергеевич, пряча мудрую улыбку, аристократически поглощает содержимое тарелок, помалкивает, и слышит одновременно всех – и Соболева, и Энн, и толстячка на эстраде.
