Однако у меня нет пистолета, в полезность танцев под прицелом я не верю, и никаких приемов, по причине сугубо интеллигентского гнилого типа личности, не знаю.
Я смотрю поверх торца глушителя в глаза Саньку, и встречаю спокойный и внимательный взгляд человека, добросовестно делающего свою работу. Такой же спокойный и внимательный, как при проверке документов на входе в нашу фирму. Я чувствую, как неторопливо движутся нервные импульсы от мозга Санька к мышцам – сгибателям указательного пальца правой руки, как послушные мышцы чуть-чуть дожимают спусковой крючок, свободный ход которого уже давно выбран, еще когда рука поднималась на уровень моих глаз. Спусковой крючок еле заметно проворачивается на оси, и внутри оружия вдруг начинает нарастать лавинообразный процесс, остановить который уже не способен сам Бог. Срываются со своих мест и выходят из зацепления замысловатой формы детали, раскручиваются жесткие стальные пружины, одни детали с ужасной силой бьют по другим, те скользят в каких-то каналах и тоже обо что-то ударяются. Потом, когда стихает лавина механических перемещений, начинает тлеть маленький огонек. Из тления вырывается струйка дымного пламени, и от нее неожиданно заходится целый пожар. Пожар шипит, извергает раскаленные газы, ширится, однако он заперт внутри прочной латунной гильзы. Ему бы развернуться, захватить этот холл, дом, город, весь мир, настолько он силен. Но гильза слишком прочна. Все, на что пожар оказывается способен – это самую малость сдвинуть с места тяжелую пулю, запирающую гильзу с торца. Сначала огню невероятно трудно, особенно когда пуля просовывает круглую головку в зеркально гладкий ствол и встречает на своем пути нарезы. Но огонь поднатуживается, и пуля все резвее движется вдоль ствола к открытому выходному отверстию – свету в конце темного туннеля. Послушная спирали нарезов, она вращается, скользит – и вот свобода! Если бы она была живой, она бы, наверное, зажмурилась от яркого света холла после тьмы тесного ствола. Она бы обрадовалась своей невероятной скорости, она была бы счастлива и смеялась от полноты своего счастья. Но пуля мертва.
«Тук,» – негромко говорит пистолет сквозь глушитель. И еще раз: «Тук». Я мешком валюсь на пол у двери собственной квартиры, в которой хотел скрыться от проблем этого мира. Санек неторопливо и бесшумно кладет пистолет на ковролин себе под ноги, поворачивается и, не оглядываясь, уходит по лестнице. Он спускается вниз той же дорогой, которой только что поднимался я, но свет на лестничных маршах при его появлении почему-то не зажигается. Так, в темноте, он и уходит, все дальше и дальше от холла пятого этажа.
